Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 ) Страница 67

собственные слова.

Можновладные паны были постоянно в долгах, исключая таких „доматоровъ",

каким был князь Василий, и это не от страсти к роскоши, в которой обвиняют их у нас

поголовно. Они были государи в своих владениях, и несли государственные расходы не

только по делам военным, политическим, административным, но и по делам народного

просвещения. Им дорого стоила независимость, которой завидовали мелкие шляхтичи

и козаки, а еще дороже—та зависимость, в которой они были принуждены держать

своих вассалов, во чтб бы то ни стало. Обширные владения принадлежали им только

юридически. За громкие титулы и за влияние в Посольской и в Сенаторской Избах они

нуждались в деньгах больше своих поссессоров, и подвергались таким беспокойствам,

каких не знал ниодин из их клиентов.

В то время, как панегиристы свивали Потоцкому венки бессмертной славы, он

видел всю шаткость устроенного им компромисса с козаками и все бессилие свое

довершить победу, от которой зависела целость республики. По выражению

современного наблюдателя Украины, умитворенные и приведенные к сознанию своего

долга козаки смотрели па жолнеров так покорно, как волк, по-

.

237

павший в западню. Между тем в новых осадах над Вореклом, в этих „разсадниках

козадких бунтовъ", как называл их сам Потоцкий, сидели люди, бежавшие из старых

слобод после падения Павлюка и Скидана. В порубежных московских городах также

было много Козаков, приютившихся до нового случая „варить с Ляхами пиво".

Потоцкий сознавал необходимость идти на Ворскло, в притоны мятежной черни, прямо

из-под Боровицы, тем более, что для всего войска в голодной и обобранной Украине не

хватало сытных стоянок, но не пошел потому, что не осмелился сделать этого без

разрешения коронного великого гетмана; а коронный великий гетман не мог дать ему

разрешения потому, что Варшава понимала вещи иначе, не так как те, которые по

самому положению своему в виду козадких и татарских кочевьев, чуяли, откуда придет

великая беда для государства.

Король, между тем, продолжал мечтать о Турецкой войне, и давал завистникам

коронного гетмана надежный способ останавливать его распоряжения относительно

Козаков. Легкомысленно зловредные люди не хотели принять во внимание, что эта

была та пора года, в которую представлялась возможность подавить окончательно

козацкий мятеж. Отложить расправу с бунтовщиками до весны— значило увеличить их

военные средства в сто крат.

Потоцкий понимал это лучше, нежели кто-либо другой, и в письме к

Конецполъскому говорил, что необходимо разогнать скопища черни из новых осад,

пока у него под рукой войско, и пока не наступила весна; а его походный капеллан, в

дневнике похода, объяснил нам, почему именно следовало предупредить наступление

весеннего времени. „Военные люди", пишет он, „прибегают к разнообразным

средствам для торжества над неприятельскими силами. Одни возлагают свои надежды

на стены и окопы, другие на запасы и огнестрельное оружие; но надежды и мужество

Козаков, живущих на Дону и на Днепре, поддерживают вода, река, болото. Где у козака

нет болота или яра, там ему беда. Много может он сделать при этих условиях; много у

него тут искусства, мужества. В противном случае онъ—глухой немец, ничего не умеет,

и гибнет, как муха. Потому-то зима—жестокий враг его: зимой нельзя уж ему ни рыть

окопов, ни уходить водою. Плохо ему воевать в эту пору года. Но весна; лето и отчасти

осень—это его хлеб, его скарб, его достатки и всяческая фортуна".

Но землевладельческая, хозяйственная Украина была в восторге от быстрых

успехов Потоцкого, и всех больше радовался

288

сам великий коронный гетман, Станислав Еонедпольский. На его колонизаторский

взгляд, Потоцкий сделал для общего блага столько же, сколько, на взгляд Фомы

Замойского, сделал, в отсутствие Конецпольского, Стефан Хмельницкий, и даже

больше. Чуждый того славолюбия, который заставляет быть скупым на похвалы

товарищу, он объявил, что полевой коронный гетман великим своим подвигом

проложил себе дорогу не только в высшим наградам из королевской руки, но и к

бессмертной славе, которая не умолкнетъ" (прибавил он с бессознательной иронией)

„дот ех пор, пока будет существовать Речь Посполитая".

Одно только десятилетие суждено еще существовать славолюбивой республике

шляхты до того рокового момента, когда она, вместе с нынешним победителем, пала во

прах перед козакотатарсвою ордою, чтобы не встать уже из своего позорного упадка.

В Киеве предводителя Козаков и творца широкой, небывалой еще в Королевской

Земле казни встретили мещане и шляхта со всевозможною торжественностию.

Киевские мещане вечно враждовали с окрестными помещиками в силу старинного

антагонизма между городским и сельским населением, вечно с ними тягались, как и

другие города, за обширные некогда мещанские займища, но в козатчине видели они

такое же разлагающее начало общественной и экономической жизни, как и

хозяйственная шляхта. Они приветствовали Потоцкого искренно.

С одинаковой искренностью приветствовал его и митрополит Петр Могила, в

качестве архипастыря, но нуждающагося больше в козацких „слезных мольбах об

успокоении древней греческой церкви", и в качестве хозяина, терпевшего в

наследственных и ранго -церковных имениях своих козацкия буйства наравне с

экономистами светскими. Могила поспешил поздравить коронного полевого гетмана с

победой у него на дому, а могилинские коллегианты сочинили в честь кумейского героя

латинскую оращию, превратив Павлюка в Катилину.

В следующее затем утро, схваченные за Днепром бунтовщики, Кизим и его сын,

были посажены на кол среди киевского рынка, а их сообщнику, Кущу, отрублена

голова. Павлюка иТомиленка Потоцкий отослал в Варшаву.

По праву победителя, он отправил в свои замки взятые у Козаков пушки, в числе

которых находились и заслуженные некогда козаками у немецких императоров. На

одной из них была цадпись: Ferdinandqs me fecit (может быть, памятник поражения,

.

239

в сообществе лисовчиков, чешских утраквистов); на другой: Rudolphus Secyndus

Imper.; на третьей: Rudolplms Secundus Imperator, Bogemiae Rex etc.; на четвертой была

арабская надпись; на пятой не было никакой надписи. Шестую пушку Потоцкий

возвратил киевской мещанской муниципии, так как она была из числа киевских,

захваченных козаками на Кодаке; седьмую подарил своему сподвижнику, коронному

стражнику Лащу Тучапскому, а восьмую позволил удержать у себя реестровикам.

Но беспокойства, возникшие за Днепром, показывали, что торжество противников

козатчины было преждевременное. Королевские коммиссары, Адам Кисель и

Станислав Потоцкий, с нетерпением дожидались верных вестей из Запорожья. Туда

давно уже было послано несколько Чигиринских Козаков с универсалом, который

объявлял о поражении бунтовщиков под Кумейками, об осаде Боровицы, о выдаче

Павлюка и Томиленка с двумя другими козацкими вождями, и приглашал всех, кто

дорожит козацким званием, покориться правительству, по примеру городовых

реестровиков. Посланцы не возвращались. Отправлены были другие,—и другие

пропали без вести.

Между тем по Украине разнесся слух, что Скидан и Чечуга собрали вокруг себя

тысяч пять отважных людей на днепровских островах, и готовились к морскому походу

по первой весенней воде, с тем, чтобы, вернувшись из похода, вторгнуться в

королевские и панские имения. Поразили эти слухи Киселя и Станислава Потоцкого,

тем более, что, как они писали, „еще не слеглись могилы кумейские, и в недрах

Украины сидели творцы этих могил, готовые подавить всякое волнение черни".

Но причины глухого внимания окозаченной массы были очевидны. С одной

стороны наши монахи, пугаемые сомнительными действиями Петра Могилы и

подстрекаемые партиею Копияского, готовились уходить за московский рубеж со всею

движимостью и даже с монастырскими крестьянами, чтобы спастись от

насильственного обращения в унию и латинство. С другой, раздраженное козацкими

разбоями и святотатствами католическое духовенство, предупреждая события,

хвалилось недалеким торжеством „истинной" веры над греческою схизмою, и ободряло

такое же бравурство со стороны расквартированных по Заднеприю жолнеров, которые,

в своих попойках и в драках с козаками, являлись борцами за католичество, тогда как

наши пьяницы горланили про свое „благочестие".