Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин Страница 46

Закат Европы 2.0?

XXI век глазами Ивана Крастева

Хотя новая книга болгарского политического аналитика Ивана Крастева «После Европы» (М.: Дело, 2018) относится не к числу толстых монографий по исторической социологии, а скорее, к числу оперативных публицистических заметок, сделанных на злобу дня, я включаю ее в эту книгу, поскольку автор совершенно справедливо обращает внимание на некоторые важные тенденции, которые именитые ученые старших поколений обычно упускают из виду.

Демократия как механизм исключения, а не вовлечения

На первый взгляд книга эта алармистская, что вызывает некоторое недоверие к ней, поскольку Европу уже со времен Освальда Шпенглера много раз хоронили, а она при объективном взгляде из России по-прежнему выглядит весьма соблазнительно. «Я из тех, – пишет Иван Крастев, – кто верит, что поезд дезинтеграции давно покинул центральный вокзал Брюсселя и на всех порах мчит к неразберихе на континенте и глобальной неопределенности» [Крастев 2018: 19]. Причем дело даже не в Качинских и Орбанах (о проблемах в нынешних Польше и Венгрии кто только не твердит!), а в самой сути европейской интеграции.

Если дезинтеграция все-таки произойдет, это случится не из-за бегства периферии, но из-за охваченного смутой центра (Германия, Франция) [Там же: 20].

А центр заколебался, по мнению Крастева, потому что «миграционный кризис кардинально изменил характер демократии на национальном уровне» [Там же: 23]. Таким образом получается, что «в век миграции демократия из инструмента вовлечения превратилась в механизм исключения» [Там же: 25].

Выглядит в подаче Крастева это все жутковато, но на самом деле автор совершенно прав в том, что миграция нынешних масштабов – это уже не частность, о которой можно мельком обмолвиться в примечаниях к серьезной книге, а одна из важнейших черт эпохи, которая трансформирует суть той демократической системы, к которой мы привыкли. Трансформация эта, правда, состоит не в гибели демократии, о чем твердят порой наши любители авторитаризма, а скорее, в переструктурировании тех сил, которые давно играют на европейской политической сцене.

«В истерзанном воображении европейских масс, – жестко констатирует Крастев, – иммиграция – это форма нашествия, когда чужаки наступают со всех сторон, а местным некуда бежать» [Там же: 41]. Многие возразят на это, что «нашествие» совсем не так страшно и, более того, иммиграция – это важнейшее условие обеспечения Европы рабочей силой в условиях, когда граждане европейских стран не очень-то хотят браться за многие непрестижные виды трудовой деятельности. Все верно. Однако в соответствии с так называемой теоремой Томаса, если широкие массы (правы они или не правы) считают, будто иммиграция представляет для них реальную угрозу, то и последствия этого страха окажутся вполне реальны. Европейцы будут «куста бояться», даже в том случае, когда поблизости никого из мигрантов не видно. Например, страхи Чехии, где никаких арабов практически нет, наглядно демонстрируют, что политикам придется принимать во внимание не столько реалии, сколько искаженное представление о них, которое возникает в головах под воздействием комплекса обстоятельств.

Глобалисты и нативисты

Новые обстоятельства так или иначе изменят жизнь Европы, и политики должны будут с этими изменениями считаться, а ученые должны будут эти изменения осмысливать. Тот, кто пытается бороться за умы и голоса, не понимая, насколько серьезно иммиграция «бьет людей по мозгам», превратится в политического маргинала даже если с экономической точки зрения он совершенно правильно говорит о важности притока рабочей силы, а с гуманитарной – правильно обращает внимание на необходимость взаимопонимания людей разных культур.

И вот здесь-то мы подходим к самому главному, на мой взгляд, месту.

Деление на левых и правых как структурный фундамент европейской модели демократии больше не совпадает с реальными разделительными линиями в обществе [Там же: 48].

Вместо левых, которые всегда стремились перераспределить богатства общества в пользу трудящихся (даже шире – в пользу бедных), и правых, которые этому противостояли, теперь появились, по выражению Крастева, глобалисты и нативисты. Или иными словами, появились такие люди, которые могут смотреть на мир широко (Отовсюду), понимая целостность этого мира и те взаимосвязи, которые делают его современным, и такие люди, которые смотрят на мир узко, из своей страны, своей деревни (Откуда-то), а потому не способны ни встать на иную точку зрения, ни понять всю сложность устройства того общества, которые обеспечивает их разнообразными благами [Там же]. Поскольку и глобалисты, и нативисты являются голосующими на выборах гражданами, то появляются новые политические силы, которые вместо того, чтобы отражать взгляды левых и правых (как в прошлом), начинают отражать это новое разделение общества. Одни стараются открыть мир, другие – его закрыть. Одни налаживают связи между людьми, другие их ограничивают. Одни ломают стены и строят современную экономику, другие возводят стены, стараясь как можно дольше уберечь от зарубежной конкуренции старые заводы и старые рабочие места. Я также писал об этих процессах в своей книге «Крутые горки XXI века. Постмодернизация и проблемы России» [Травин 2019], потому точка зрения Ивана Крастева мне наиболее близка из всего того, что приходилось встречать в современной литературе, описывающей влияние глобализации на политику и социум.

Макрон и Трамп

Если мы осознаем, что современная политическая ситуация представляет собой переход от дилеммы «левые-правые» к дилемме «глобалисты-нативисты», то алармистское представление о современном миграционном кризисе у нас исчезает. Так же как исчезло в свое время алармистское представление о том, что на волне «восстания масс» к власти повсюду придут безответственные левые и мир рухнет, превратившись в один большой Советский Союз с бесконечными очередями за дефицитными товарами и тоталитарным политическим строем. Так же как левые и правые в свое время поочередно приходили к власти, формируя современное общество массового потребления (экономически не слишком эффективное, но в целом достаточно комфортное для проживания), так же, по всей видимости, будут в дальнейшем чередоваться у власти глобалисты с нативистами.

Один пример такого чередования Крастев приводит в своей книге. «Человеком, способствовавшим исторической победе Эммануэля Макрона во Франции, как ни странно, стал Дональд Трамп. Приход Трампа к власти и первые хаотические дни его правления напугали многих избирателей из числа среднего класса, но сработали как приманка для популистских лидеров. Результаты попыток ультраправых (здесь, кстати, Крастев не вполне последователен, надо бы говорить «нативистов», если применять его же собственную терминологию. – Д. Т.) использовать методы Трампа оказались разочаровывающими не только во Франции, но и в Австрии и Нидерландах. Победа Трампа привела к тому, что крайне правые партии отошли от центра именно тогда, когда заручились достаточной для победы поддержкой. Правые популисты отбросили с трудом давшуюся умеренность и в очередной раз выбрали более агрессивный тон и апокалиптический взгляд на мир» [Крастев 2018: 137–138].

Дело здесь не в том, хорош Макрон или плох на фоне Трампа. Макроны, как, понятно, и Трампы, приходят и уходят. Но остается политика, стремящаяся к центру, то есть к компромиссу, удовлетворяющему избирателей с разными взглядами. Компромисс этот европейцам придется долго вырабатывать. Им придется теперь размышлять не столько над долей налогов в ВВП и уровнем госрасходов, сколько над тем, как регулировать миграционный поток, чтобы насытить экономику рабочей силой, но не раздражить нервных избирателей, готовых принять саму «рабсилу», но не ее культуру. Придется определять, какие мигранты желательны, а какие – не слишком. Придется думать, как оградить свое социальное государство от множества желающих получать от него блага без серьезного трудового вклада.

Новые проблемы становятся важнейшими для демократии XXI века. И в этой связи стоит обратить внимание на некоторые размышления из другой книги Ивана Крастева «Управление недоверием» (М.: Европа, 2014). В ней он совершенно справедливо отмечает, что

демократии не могут предлагать недовольным гражданам исполнения их мечтаний, но они могут предлагать удовлетворение от права что-то делать со своим недовольством. Это реальное преимущество демократии над быстро растущими авторитарными режимами, такими, к примеру, как Китай. <…> Чем больше мы выбираем, тем меньше мы ценим наш выбор и тем менее довольными себя чувствуем. Покупательница, которая возвращает платье через сорок восемь часов после покупки для того, чтобы купить другое, представляет собой новый вид гражданина. Она недовольна своим выбором, но хочет попробовать еще раз. Выбор, таким образом, становится не инструментом, но целью. Для нее имеет значение лишь возможность беспрерывного выбора, а не тот выбор, который она совершает. Именно эта способность современной демократии приспосабливаться к миру недовольных граждан и потребителей, а вовсе не возможность принести удовлетворение делает ее столь