Александр Донцов - Феномен зависти. Homo invidens? Страница 11

«Немецкий словарь» – обширная историческая энциклопедия немецкого языка, начало которой в середине XIX в. заложили знаменитые сказочники братья Якоб и Вильгельм Гримм, – содержит не менее яркую семантическую палитру слова «зависть» – neid – и его производных[61]. Замечу попутно: хотя мировую славу братья заслуженно приобрели благодаря книге «Детские и семейные сказки» (1812–1814), в ученом мире они известны как выдающиеся филологи, основоположники германистики как науки о языке и литературе. Главной работой Вильгельма является монография «Немецкий героический эпос» (1829), перу Якоба принадлежат фундаментальная «Немецкая грамматика» (1819–1837) и «Немецкая мифология» (1835), обобщившая дохристианские верования немецкого народа. В 1854 г. Якоб Гримм был избран иностранным членом-корреспондентом Петербургской академии наук. В 1840-х гг. братья-библиотекари приступили к работе над «Немецким словарем», для завершения которой потребовались вековые усилия нескольких поколений ученых-филологов.

Зависть в этом до сих пор непревзойденном труде представлена весьма красочно и многообразно. Строго говоря, сама дефиниция зависти, данная еще полтора столетия назад, особой оригинальностью не блещет: «Мстительное и мучительное для человека душевное состояние, недовольство, с которым он смотрит на процветание и преимущества других, злится из-за этого и желает, чтобы у него была возможность уничтожить их или владеть ими самому». Каждый из элементов этого определения нам с вами, читатель, хорошо знаком, хотя в целом возникает ощущение, что neid чуть более агрессивна, чем ее ранее рассмотренные эквиваленты. Характерно, что основными синонимами neid в немецком языке, кроме привычного «дурного глаза», являются помечаемое в словарях как устаревшее migunst – недоброжелательство, неприязнь на почве зависти и scheelsucht – озлобление по той же причине. Немецкий социолог Гельмут Шёк, комментируя приведенную дефиницию, как нечто само собой разумеющееся, отмечает: «Человек злится на других из-за их личных и материальных преимуществ, и при этом его, как правило, больше прельщает их разрушение, чем приобретение»[62]. К той же мысли о доминировании деструктивного начала в neid автор возвращается, анализируя немецкие пословицы и поговорки по этому поводу: «Завистливый человек вполне готов причинить себе ущерб, если, поступая таким образом, он может нанести ущерб или причинить боль объекту зависти»[63]. В качестве примеров поговорок, подтверждающих этот тезис, автор приводит: завистливый своих двух глаз не пожалеет; себя изведу, а тебя дойму; сам наг пойду, а тебя по миру пущу.

Содержательные характеристики, которыми наделяются neid и однокоренные слова в составленном братьями Гримм «Deutsches Wцrter-buch», свидетельствуют: злость – первая реакция на чужое превосходство. Толкуя семейство слов, связанных с завистью, авторы изредка вспоминают о болезненных ощущениях завистника (страдание, мучение, тоска и т. п.), но гораздо чаще отмечают его агрессивные намерения по отношению к другому, кто обладает чем-то желанным, но в данный момент для завистника недоступным. Недоброжелательство, враждебность, воинственность, ненависть, гневливость, озлобление, вредительство, преследование и т. п. – главные слова, которые используются для описания поведения свидетеля чужого успеха. Как и в других языках, в немецком зависть грызет, гложет, колет, душит, словом, причиняет неисчислимые страдания завидующему, его мучения усугубляются тем, что сама зависть воспринимается и оценивается как зловещая, ядовитая, непреодолимая, дьявольская, едкая, черная (реже – желтая и зеленая), чистая (здесь – не светлая, а неразбавленная). Я не нашел ни одного эпитета, который намекал бы на сколько-нибудь конструктивные аспекты чувства зависти, например, собраться с силами и самому достичь желаемого. Не встретил в словаре и никаких указаний на возможность порадоваться успеху ближнего. Не попались мне и слова, свидетельствующие о внутренних терзаниях завистника, например, о якобы охватывающем его, как полагает Г. Шёк, чувстве беспомощности при лицезрении здесь и сейчас недостижимого чужого превосходства. Осознанное стремление отомстить преуспевшему, уничтожить его удачу свойственно, разумеется, не только тем ста миллионам человек, для которых немецкий является родным языком, просто тут оно лексически выражено более отчетливо.

О том, что neid прочно обосновалась в немецком языковом сознании, свидетельствует наличие не только синонимов, но и нескольких десятков двухкоренных слов, первым из которых является neid, а второй конкретизирует зависть с подчас неожиданной яркостью. В число этих «вторых» попали не только прогнозируемые огонь (пламя), искра (вспышка), взгляд и желание, но и ошейник (хомут), гвоздь, фурункул (чирей), тюрьма, жребий (судьба), собака, крюк, дыра, встреча, комар, желчь, черт, кастрированный баран (neidhammel) и – уж совсем не знаю почему – молоко (neidesmilch).

Надеюсь, читатель, наша неспешная прогулка по семантическим полям «зависти» в русском, французском, английском и немецком языках не была утомительной. Меня самого поиск нужных словарей, муки адекватного перевода и точной интерпретации слов увлекли и заставили забыть о времени. Лингвистические характеристики зависти впечатляют обилием живописных деталей, главное же – поразительным сходством, универсальностью образно-смысловой трактовки природы этого явления. Главным объектом словотворчества в каждом из языков выступила фигура завистника, страждущего от чьего-то превосходства. Ни в одном из них я не обнаружил какого-либо специального слова, обозначающего того, кому завидуют. Старорусское «завидуемый» давно вышло из употребления, да и особым термином никогда не служило. Признаюсь, так и не понял, почему завистник именуется множеством ярких метафорических сравнений, а «завидуемый» остается в полном словесном забвении? Возможно, первый, обуреваемый стремлением «сровнять счет», более активен, а потому заметен? Второй-то просто живет и радуется жизни. Обратили внимание, ни в одном из языков нам не встретились слова, указывающие на объект зависти? Не потому ли, что люди способны позавидовать чему угодно: форме носа, причем любой, должности, тоже любой, возрасту, здоровью и даже болезни. Никогда не забуду: в детстве старший сын тяжело болел свинкой и за соблюдение постельного режима был вознагражден желанной игрушкой и дефицитным в ту пору лакомством. Младший сын искренне сочувствовал брату, активно помогал за ним ухаживать, а вскоре после его выздоровления, как бы ни к кому не обращаясь, тихо сказал: «Я тоже свинку хочу». С этого момента в лексиконе семьи возник обобщенный термин для обозначения всего, чему можно позавидовать, – свинка. В естественных языках аналога «свинки» найти не удалось.

Зато в каждом из них нетрудно разглядеть явную противоречивость, точнее, нескрываемую двойственность словесного портрета зависти. Она предстает то как неукротимая, огненная стихия, разжигающая неугасимое пламя (костер, пожар, зарево и т. п.) в душе завистника, то как звероподобное существо, терзающее, рвущее, гложущее, колющее, душащее его тело. Кроме того, зависть обладает двумя взаимоисключающими, казалось бы, силами. С одной стороны, созидательной силой желания, подвигающего человека на покорение новых высот; то, что ранее они уже были кем-то «взяты», задает вектор движения и гарантирует возможность восхождения. С другой стороны, зависти присуща разрушительная сила ненависти, требующей не столько личного обладания прельщающим преимуществом другого, сколько его истребления, уничтожения. Не случайны повсеместные сомнения в животворном потенциале зависти, отчетливо проявившиеся в метафорических сравнениях с бездонной дырой, пропастью, кастрированным бараном и т. п. «Пламенные» словесные ассоциации позволяют увидеть в зависти черты неуправляемой аффективной реакции, однако свойственное ей стремление завладеть желанным объектом, принадлежащим другому, требует точного расчета, т. е. не свойственной аффекту мыслительной деятельности.

Не знаю, как вам, а мне, читатель, семантика зависти во всех четырех языках напоминает клубок разноцветных ниток с множеством торчащих «кончиков», именуемых психологами чувствами, эмоциями, настроениями, мотивацией, влечениями, уровнем притязаний, самооценкой, межличностными отношениями, поведением, деятельностью… Эта многослойная противоречивость и является, по-видимому, причиной того, что почти во всех языках у зависти есть синонимы и ни в одном нет антонима. Не то чтобы попытки изобрести в качестве слова с противоположным значением нечто вроде «милосердной любви» или «сорадования» вовсе не предпринимались мыслителями и исследователями, но живой язык эти неологизмы не принял. То ли антонимы получались неудачными, то ли обозначать ими нечего. Судите сами. Слабым оправданием экзотичности «сорадования» в речи русскоговорящих может служить разве что отсутствие в нашем с вами, читатель, языке синонимов слову «зависть». Так, в недавно изданном под эгидой Института русского языка РАН «Словаре – тезаурусе синонимов русской речи» (М., 2007), содержащем специальный раздел, посвященный эмоциям человека, зависть даже не упоминается.