Анатолий Иванов - ЦИВИЛИЗАЦИЯ МАДОННЫ Страница 13

Мы уже цитировали то место из «Энеиды», где говорится о смерти Марцелла, племянника Августа. Конечно, там Вергилий «пророчествует» устами Анхиза задним числом, но он говорит и другое:

«Предков латинских сердца вознести такою надеждойБольше не сможет никто из рожденных от крови троянской,Больше таких не взрастит славных питомцев Ромулов край».

На Марцелле закончилась «божественная линия», идущая от Афродиты. Преемник Августа Тиберий происходил совсем от других героев. «Троянская кровь» после смерти Марцелла перестала рождать героев. Смерть Марцелла в 20 лет была символичной — она предрекала грядущую гибель Римской империи, хотя до этой гибели оставалось еще несколько веков.

И еще читаем у Вергилия о Марцелле:

«Отрок несчастный, — увы! — если рок суровый ты сломишь,Будешь Марцеллом и ты».

т. е. будешь столь же знаменитым, как носивший то же имя полководец времен Второй пунической войны.

Странное предположение высказывает Вергилий в сослагательном наклонении: что Марцелл мог бы «сломить рок». Ведь Вергилий знал, что Марцелл рок не сломил. Однако эта странность — просто огрех перевода. Фраза по идее должна была бы звучать так: «Если бы сломил (в смысле «если бы ты мог сломить») рок, ты стал бы вторым Марцеллом». Вергилий знал, что сломить рок невозможно. Венера не дала погибнуть Энею, вывела его из пылающей Трои, захваченной врагом, убедила не бросаться в самоубийственную схватку под влиянием жажды мести, а спасаться самому и спасать отца и сына, чтобы продолжился род, которому суждено великое будущее. А Марцелл был обречен с самого начала:

Юношу явят земле на мгновение судьбы — и дольшеЖить не позволят ему».

И ничто не поможет: «Ни к чему благочестье и верность, мощная длань ни к чему». То есть, тот «характер», на который возлагал столь большие надежды Э. Крик, противостоять Судьбе не может. Согласно верованиям греков и римлян, выше богов стоят Мойры, богини Судьбы. Над смертными и над богами властвует рок, и нет такой силы, такой власти, которая могла бы изменить хоть что-нибудь в том, что предназначено богам и смертным.

Юнона у Вергилия пыталась предотвратить прибытие Энея в Италию несмотря на веление Судьбы:

«Я ль не смогу отвратить от Италии тевкров владыку?— вопрошала она. —Пусть мне Судьба не велит!»

Но у Юноны, как известно, ничего не вышло.

Примечательно, что эти высшие силы предстают в мифах разных народов в женских ипостасях: у греков это Мойры, у римлян — Парки, у германцев — Норны. Как пишут в своей книге о рунах супруги д`Апремон, в германской мифологии «все существа связаны холстом Вирд, нордической Судьбы. Некоторые считают Вирд высшим и самым могущественным божеством Севера. Все существа, включая богов, подчиняются их повелениям. Этот гигантский холст, охватывающий всю Вселенную, ткут три Норны: Урд (прошлое), Верданди (настоящее) и Скульд (будущее).

Кстати, в немецком языке «прошлое», «настоящее» и «будущее», как и само слово «время» — женского рода, в отличие от языков, возникших на основе латинского.

Те высшие силы, воплощением которых были богини Судьбы, можно рассматривать с той же точки зрения, что и античных богов: это существа, более высоко развитые, чем человек, и являющиеся порождением земной эволюции, которая продолжается в метафизическом плане, только это порождение иного этапа эволюции — доисторической эпохи, когда поклонение женским божествам стояло на первом плане.

Э. Крик писал об иррациональности Судьбы. Но иррациональность может быть человеческой и нечеловеческой. Бесчеловечны в своей иррациональности стихии, а сами люди не всегда мыслили рационально, что хорошо показал Леви-Брюль в своей книге «Первобытное мышление» (рус. пер. 1930). По его словам, объяснить особенности первобытного мышления мешала вера в «тождество человеческого духа», совершенно одинакового везде и всюду с логической точки зрения. Однако коллективные представления первобытных людей не имели логических свойств, их психическая деятельность была мистической. «Пралогичное мышление не было ни антилогичным, ни алогичным, его отличало безразличное отношение к противоречиям, оно не видело затруднений в том, чтобы одновременно представить себе тождество единого и множественного, особи и вида, причем правильней говорить не о коллективных представлениях, а о коллективном психическом сознании, в котором представления не отделены от эмоциональных и волевых элементов, а образуют с ними одно неразрывное целое.

А теперь попробуйте представить себе, что судьбы людей определяются силами, мыслящими примерно описанным образом. Для нас в данном случае имеет значение «тождество особи и вида», иначе говоря — отдельного человека и расы. Человек, отождествляющий себя со своей расой, мыслит теми же категориями, что и Судьба.

Но Судьба тоже не всесильна. В том метафизическом защитном слое, который Земля создала вокруг себя, образовались нечто вроде озоновой дыры. Это стало следствием измены одного из племенных богов, а именно еврейского Яхве, делу людей: он заключил союз с безмозглым космическим Ящером, чтобы, как уже говорилось, ретранслировать его гипнотические флюиды ради власти надо всеми людьми.

Таким путем вползло в мир христианство. Первыми его рептильную сущность угадали гностики-офиты, которые видели Христа в райском Змие. Дальнейшие пояснения дал Байрон в своей мистерии «Каин» устами Люцифера, хотя вряд сам осознавал, насколько он близок к истине. Люцифер у Байрона говорит Каину: «Змий был змий, не больше, но и не меньше тех, что соблазнились. Он тоже прах, но он мудрее их, затем, что победил их». «Но тварь в себе скрывала злого духа?» — не то спрашивает, не то возражает Каин. «Нет, тварь его лишь разбудила в тех, с кем говорил язык его коварный, — отвечает Люцифер. — Адам пленен был пресмыкающейся тварью».

Миф о грехопадении знают все, но да сих пор не поняли, как просто открывается этот ларчик. Это рассказ о том, как еврейский Бог заключил союз с Рептилией, сыгравшей роль провокатора (так в Библии; на самом деле Рептилия, отнюдь не «мудрая», а совершенно безмозглая, просто пустила в ход свои гипнотические способности) против людей, чтобы люди не стали «как боги» (а процесс этого становления уже шел, метафизический слой уже возник). Никакого «грехопадения» не было, потому что не было «греха», а «изгнание из рая» заключалось в том, что людей низвергли с метафизического уровня не земной, и им пришлось начинать сначала, организовывать оборону на Земле и латать «дыру в небе», начиная с Земли.

Согласно концепции Ю. Эволы, «теоретически Запад принял христианство… но практически он остался языческим». Однако результат этого скрещивания Эвола считал плохим, потому что произошло скрещивание не с тем язычеством, с каким хотелось бы Эволе: «На первое место выдвинулся образ, который своими «страданиями» воспроизводил пеласго-дионисийский мотив богов, принесенных с жертву, т. е. богов, которые умирают и вновь рождаются в тени Великой Матери… И в мифе о непорочном зачатии можно распознать те же влияния и вспомнить о богинях, которые рожали без мужа, как Гея у Гесиода. В этой связи примечательна та выдающаяся роль, которую в процессе дальнейшего развития христианства приобрел культ «Богоматери», «божественной Девы».

В католицизме Мария — «Матерь Божья», царица ангелов, всех святых, мира и даже ада; все люди — ее приемные дети, поэтому она мать всех людей, «царица мира» и «дарительница всех благ»; эти титулы повторяют атрибуты самодержавных божественных Матерей доиндоевропейского Юга и не имеют никакого отношения к фактической роли Марии в синоптических Евангелиях». (От себя добавлю: Ну и хорошо, что не имеют! Почему Эвола, как какой-нибудь теолог, так держится за букву синоптических Евангелий?). «Изображения Иисуса-ребенка и тела распятого Христа на руках его обожествленной Матери однозначно напоминают культы восточного Средиземноморья». Эвола ссылается на Св. Иеронима, отметившего, что Вифлеем «в свое время был окружен лесом Таммуза-Адониса, и в том же гроте, где плакал младенец Иисус, некогда оплакивали любимца Венеры». И то, что церковь выбрала для самой себя символ Матери (Матерь Церковь), Эволе тоже не нравилось.

Миф об Адонисе был заимствован греками у финикийцев, а те в свою очередь заимствовали вавилонский миф о богине Иштар и Таммузе. Этот миф, давно прижившийся в Греции, удачно наложился и на образ Христа. Но суть не в этой филиации религиозных идей. Суть в том, что культ Мадонны, утвердившийся в христианстве, знаменовал собой восстановление того самого защитного слоя, который этим же христианством и был прорван.

О необходимости снова поднять защитный слой на метафизический уровень догадывался Блаженный Августин, хотя, будучи христианином, он не мог, конечно, понимать ни суть этого процесса, ни характер взаимодействий между земным и метафизическим уровнями.