Умберто Эко - Сказать почти то же самое. Опыты о переводе Страница 32

On n’eût pas dit, à la voir ainsi ridée et fleurie comme une aïeule à qui ses petits-enfants viennent de souhaiter la fête, qu’elle pourrait raconter bien de drames terribles, si elle joignait une voix aux oreilles menaçantes qu’un vieux proverbe donne aux murailles.

[Никто бы не сказал, что эта башня, вся в морщинах и цветах, словно бабушка, которую пришли поздравить внуки, могла бы поведать немало ужасных драм, если бы у нее нашелся и голос в придачу к тем грозным ушам, которые старая пословица приписывает стенам[107]*.]

Поэтому я могу лишь содрогаться от ужаса и восхищения, читая старый анонимный итальянский перевод в незабываемом издании Сондзоньо:

Si sarebbe detto, vedendola così ornata e fiorita come una bisavola di cui i suoi nipotini celebrano il giorno natalizio, che essa avrebbe potuto raccogliere drammi assai terribili, se avesse aggiunto la voce alle orecchie minaccevoli che un vecchio proverbio attribuisce alle muraglie.

[† Видя, как она разряжена и убрана цветами, словно прабабка, день рождения которой празднуют ее внучата, можно было бы сказать, что она способна поведать об истинно ужасных драмах, если бы у нее был голос в придачу к тем грозным ушам, которыми старая поговорка наделяет стены (ит., Аноним).]

Почему Дюма так бессовестно растягивает повествование, прекрасно известно, и об этом уже говорилось выше: ему платили построчно, и он многократно повторялся, поскольку роман выходил отдельными выпусками и нужно было напоминать забывчивому читателю о том, что произошло в предыдущем выпуске. Но нужно ли все еще считаться с теми же требованиями в переводе, выполняемом сегодня?

Разве нельзя работать так, как работал бы сам Дюма, если бы ему платили достаточно для того, чтобы он мог поберечь пули? Разве сам он не был бы проворнее, если бы знал, что его читатели уже воспитаны на Хемингуэе или Дэшиле Хэммете?{♦ 61} Разве «Граф Монте-Кристо» не выиграет, если придать ему легкость там, где излишества бесполезны?

Я начал подсчеты. Дюма все время говорит, что кто-нибудь встал со стула, на котором сидел. А с какого еще стула нужно было ему вставать? И разве недостаточно было бы перевести «он встал со стула» или даже просто «встал», да и все тут, если и без того уже подразумевается, что персонаж находится за столом или у себя в кабинете? Дюма пишет:

Danglars arracha machinalement, et l’une après l’autre, les fleurs d’un magnifique oranger; quand il eut fini avec l’orange, il s’adressa à un cactus, mais alors le cactus, d’un caractère moins facile que l’oranger, le piqua outrageusement.

[Данглар машинально, один за другим, срывал цветы с роскошного апельсинового дерева; покончив с апельсином, он перешел к кактусу, но кактус, не столь податливый по характеру, как апельсин, нанес ему оскорбительный укол.]

Почему бы не перевести это так?

Strappò macchinalmente, uno dopo l’altro, i fiori di un magnifico arancio; quando ebbe finito si rivolse a un cactus il quale, di carattere più difficile, lo punse oltraggiosamente. (Eco)

[† Машинально, один за другим, он срывал цветы с роскошного апельсинового дерева; закончив, перешел к кактусу, который, обладая характером более тяжелым, нанес ему оскорбительный укол. (Эко, ит.)]

С первого взгляда видно: двадцать девять итальянских слов вместо сорока двух французских – экономия более чем на двадцать пять процентов. На протяжении всего романа, занимающего в издании «Плеяд» 1400 чрезвычайно убористых страниц, сбережение составит 350 страниц! И, столкнувшись с выражениями вроде

comme pour le prier de le tirer de l’embarras où se trouvait

[«будто бы для того, чтобы попросить вывести его из затруднения, в котором он находился»],

довольно будет и половины слов:

come per pregarlo di trarlo d’imbarrazzo (Eco).

[† словно желая попросить его вывести его из затруднения. (Эко, ит.)]

Не говоря уже об искушении убрать все «м’сье». Во французском м’сье используется чаще, чем синьор в итальянском. Во Франции поныне случается, что двое соседей по дому, входя в лифт, могут поприветствовать друг друга словами бонжур, м’сье, тогда как в итальянском достаточно сказать буонджорно, чтобы не прибегать к излишним формальностям.

Умолчим о том, сколько раз слово м’сье встречается в романах XIX в. Действительно ли нужно переводить его, даже если говорят друг с другом два человека, равные по положению? Сколько страниц можно было бы сэкономить, убрав все эти м’сье?

Тем не менее именно здесь я ощутил немалые затруднения. Наличие всех этих м’сье не только придавало всей истории «французистость» и указывало на XIX в., но и было частью стратегий уважительного поведения, существенных для того, чтобы понять отношения между персонажами. Именно тогда я задался вопросом о том, дозволено ли переводить je vous en prie («прошу Вас») как бог на душу положит, то есть «прошу» (vi prego), или же правы были старые переводчики издательства Сондзоньо, писавшие «прошу Вас» (ve ne prego)[108].

И вот здесь-то я сказал себе, что у всех длиннот, которых мне хотелось избежать, и у этих трехсот пятидесяти по видимости бесполезных страниц была основополагающая стратегическая функция: они создавали ожидание, замедляя развязки событий, они были коренным образом необходимы для этого шедевра мести – как блюдо, которое подают холодным. Именно тогда я отказался от своего предприятия, решив, что в отношении применяемой повествовательной стратегии «Граф Монте-Кристо» написан если и не хорошо, то уж конечно как надо, и по-другому написать его было нельзя. Дюма, пусть даже под давлением забот не столь возвышенных, в конце концов понял: если «Три мушкетера» должны развиваться стремительно, поскольку нам интересно, как из всего этого выпутаются другие, то «Граф Монте-Кристо» должен идти медленно и неправильно, поскольку повествует он о нашей тревоге. Всего несколько страниц, чтобы узнать о том, что де Жюссак потерпел поражение на дуэли (все равно читателю никогда не придется обнажать шпагу у монастыря босоногих кармелиток), и множество страниц – чтобы изобразить невыносимо растянутое время наших фантазий, занимающих целую жизнь, полную неудовлетворенных желаний.

Не исключено, что когда-нибудь я вернусь к своим замыслам и все же решу сделать этот псевдоперевод. Но его следует подать как адаптацию, как двойную работу. Придавая книге изящество, я должен предполагать, что читателям уже известно оригинальное произведение, но они находятся в иной историко-культурной ситуации, они уже не разделяют страстей Эдмона Дантеса, смотрят на его судьбу остраненным и благожелательно-ироническим взором нашего современника и хотят, больше не плача вместе с этими героями, испытать радость, открыв для себя, сколько стремительных ходов совершил Монте-Кристо, чтобы довести до конца здание своей мести.

5.6. Возмещать за счет переработки

В данном случае речь пойдет о том, что я назову радикальной или абсолютной переработкой и о чем буду говорить в главе 12. Однако сейчас мне хотелось бы рассмотреть такие ситуации, когда из уважения к тому воздействию, которое стремился оказать автор текста, мы получаем разрешение испробовать переработки частичные, или локальные.

В моем «Имени розы» появляется персонаж по имени Сальватор, говорящий на языке, составленном из обломков различных языков. Конечно, в итальянском тексте использование иностранных слов создает эффект «остранения», но, если бы персонаж говорил Ich aime spaghetti («Ихь эм спагетти»), а английский переводчик передал бы это многоязычное выражение как I like noodles («Я люблю лапшу»), «вавилонский» эффект был бы утрачен. Итак, вот мой оригинальный текст и то, как переводчикам удалось, используя соответствующие языки и культуры, передать фразы моего персонажа:

«Penitenziagite! Vide quando draco venturus est a rodegarla l’anima tua! La mortz est super nos! Prega che vene lo papa santo a liberar nos a malo de todas le peccata! Ah ah, ve piase ista negromanzia de Domini Nostri Iesu Christi! Et anco jois m’es dois e plazer m’es dolors… Cave il diabolo! Semper m’aguaita in qualche canto per adentarme le carcagna. Ma Salvatore non est insipiens! Bonum monasterium, et aqui se magna et se priega dominum nostrum. Et el resto valet un figo seco. Et amen. No?»

[«Всепокайтеся! Зри, егда змий грядет глодать душу твою! Шьмерчь на нас! Молися, да приидет папа святый избавити нас от лукаваго, от греха! Ха! Ха! Видно, вам люб сей глум! Ведовство! Се хула на Господа нашего Иисуса Христа! А вам любо? И счастье в боли, и стон в любови… Ох! Ох! Сгинь, черт! Тьфу, попутал в песнь! Песни ведут в ад. Сальватор вразумевши. Дом сей добр. Тут еда. И Господу Богу помолимся. Пропади прочее пропадом. И аминь. Так?»[109]*]

«Penitenziagite! Watch out for the draco who cometh in futurum to gnaw your anima! Death is super nos! Pray the Santo Pater come to liberar nos a malo and all our sin! Ha ha, you like this negromanzia de Domini Nostri Iesu Christi! Et anco jois m’es dols e plazer m’es dolors… Cave il diabolo! Semper lying in wait for me in some angulum to snap at my heels. But Salvatore is not stupidus! Bonum monasterium, and aquí refectorium and pray to dominum nostrum. And the resto is not worth merda. Amen. No?» (Weaver)