Чезаре Ломброзо - Политическая преступность Страница 51

В 1875 году он присоединился к одной секте, надеясь с ее помощью скорее осуществить свои мечты, но быстро разочаровался, занялся кутежами и, видя, что надежды его не сбываются, два раза в течение трех месяцев покушался на самоубийство.

Приехав в Турин, он остановился у дяди, которого вскоре ранил бритвой, так же как и его жену; суд признал его сумасшедшим, невменяемым и приговорил посадить в психиатрическую лечебницу. Выйдя оттуда, он зарезал в драке одного из своих приятелей. За это суд приговорил его к десяти годам тюрьмы. Выслушав приговор, он бросился с высоты нескольких метров и сломал себе левое плечо. Будучи вновь признан сумасшедшим, посажен в туринскую психиатрическую больницу, затем переведен в аверсскую, где и оставался до 1879 года, когда его признали выздоровевшим и посадили отбывать наказание в тюрьму в Амелии. По отбытии наказания он приехал во Флоренцию, где по протекции префекта, которому его рекомендовали, был помещен в богадельню в «Rio Ricovero» Монтедамини, но счел это оскорблением своего самолюбия, да и дисциплина, царствовавшая в заведении, ему не понравилась, а потому он поспешил оттуда выйти, получив пятьдесят франков премии.

В последние три месяца 1885 года после многих бесплодных попыток получить место ему удалось поступить бухгалтером в одну из городских аптек. Обладая хорошими манерами и вкрадчивостью, он быстро завоевал доверие врачей, от одного из которых получил рецепт на 60 сантиграммов морфия и принял все это количество яда, чтобы отравиться, но был спасен.

«Я потерял веру в жизнь, – отвечал он на вопрос о причинах, побудивших его к самоубийству, – мне нечего больше ожидать от общества, не желающего меня ни реабилитировать, ни понять. Если бы было иначе, то я теперь был бы уже большим человеком, так как преобразовал бы общество и вместо произвольного деления людей на классы установил бы полное социальное равенство».

Только что выписавшись из больницы, он написал графу Т. письмо с требованием пяти тысяч франков, угрожая в противном случае зарезать графа. Явившись на почту за получением этих денег, он был арестован.

Ростом он был 1 м 60 см и весил 67 кг; волосы на голове редкие и седеющие; большие черные усы; высокий, очень покатый лоб; круглые уши, из коих в правом замечается отверстие фистулозного хода, ведущего к височной кости; лобные пазухи сильно развиты; глаза слегка выдающиеся и очень близорукие; кончик носа приподнят кверху и отклонен влево; лицо слегка асимметрично; рот большой, в верхней челюсти недостает трех резцов.

Альтруистических чувств лишен совершенно, не любил родителей и никогда не имел друзей. Выказывал некоторую привязанность к своим сторонникам, но легко изменял им в случае надобности, так как, будучи одиноким, не боялся их мести. Никогда не любил женщин и смотрел на них как на машины для удовлетворения чувственности. Женился на богатой, с целью воспользоваться ее средствами для проведения своих социалистических идей. Верил в Бога и проповедовал, что те, которые страдают на земле, будут блаженствовать на других планетах. Нравственного чувства лишен совершенно. При упреках в убийстве, нисколько не конфузясь, сухо отвечал, что между ним и его жертвой существовали политические или имущественные несогласия.

Будучи мегаломаном, считал себя богатым человеком и давал по 40 санти на водку за подачу чашки кофе. Рассказывал, что заплатил 500 франков за бандаж для своей левой руки, тогда как получил его даром. На всякой написанной им записочке накладывал штемпель со своим именем и титулом.

Будучи проповедником социального равенства, писал одному из своих знакомых, что ему мало трехсот франков в день на прожитие, а когда ему доказывали, что при таких расточительных привычках трудно установить социальное экономическое равновесие, то сердился и изо всех сил старался доказать противное. На упрек в сектантстве отвечал, что не стыдится этого, так как есть и хорошие секты; кроме того, он не простой сектант, а вождь.

Стремясь реформировать общество и считая себя к этому способным, никогда не мог остановиться ни на чем определенном, что самого его приводило в отчаяние. «Я не могу жить, – писал он после попытки самоубийства, – потому что мне кажется, что я проклят; вся моя жизнь идет совсем не так, как у других. Мне не дано даже в поте лица зарабатывать себе хлеб насущный, на что, кажется, я имею право».

Во всех его речах и статьях преобладает идея о реорганизации общества, которое, по его мнению, «со всеми своими филантропическими учреждениями, порожденными самым тонким лицемерием, никуда не годится». Право издавать законы и наказывать за их нарушение он признавал только за одним Богом. Люди все должны быть равны между собой и в равной мере пользоваться произведениями земли, которая суть дар Божий. Современный строй общества, по его мнению, есть дело злонамеренных людей, которые под предлогом цивилизации присвоили себе право создавать правительство, предписывать законы и наказывать нарушителей их воли. Преступления суть необходимая реакция против произвола лиц, захвативших власть в обществе и принуждающих последнее подчиняться этому произволу. «Когда не будет законов, – говорил он, – то не будет и преступлений. Если бы не было короля, то никто бы не пострадал за оскорбление величества; если бы не было собственности, то никто бы не воровал» и т. д. «Убийства могут продолжаться, – прибавляет он, – но народное негодование скоро бы с ними справилось путем линчевания». Политико-религиозная система перестройки общества до такой степени его занимала, что, даже говоря о посторонних вопросах, он употреблял соответствующие ей выражения. Так, солдат он всегда называл «разбойниками», войну – «вооруженными грабежами», налоги – «шантажом» и прочее.

7) Цареубийцы. Крайняя импульсивность, свойственная преступникам, часто побуждает честных людей, не столь подчиняющихся рефлексу, пользоваться ими для достижения намеченных целей. Поэтому-то самые чистые политические ассоциации, самые безупречные патриоты не брезгуют иногда помощью преступников.

Так, в числе помощников Орсини при покушении на жизнь Наполеона III находились: вор Де Рудио, вор-рецидивист Пьери-и-Гомес (до такой степени черный и с такими лесами курчавых рыжеватых волос на голове, что его принимали за негра) – смертельный враг всякой работы и тоже судившийся за воровство. Точно также ученик Кампанеллы, Пиньятелло, взял себе в помощники Цервелляро, человека скупого и фальшивого.

В Америке убийца Линкольна Бут, убежденный сторонник рабства, пользовался помощью Пэйна, настоящего убийцы по профессии, «чудовищного геркулеса, с бычачьей шеей и взглядом гиены», который зарезал министра Стюарда, двух его сыновей и сторожа, прибежавшего на помощь.

Но самым характерным из всех был Фиески, служивший орудием старого горячего патриота Морея и хотя слабого, но честного Папена. Политическое преступление было для него только поводом дать волю своей преступной импульсивности и психопатической графомании. Происходя из безнравственной корсиканской семьи, все члены которой были преступниками или дегенератами (отец и другие родственники – разбойники, брат – глухонемой, незаконный сын – идиот), он сначала служил в солдатах, причем отличался храбростью и наклонностью к ссорам, а потом вся жизнь его представляла собой ряд мошеннических проделок, воровских подвигов, насилий и бродяжничества.

Внешность и характер его носили все признаки прирожденного преступника: гидроцефалический лоб, выдающиеся скулы, большие уши, наклонность ко лжи и насилиям, порывистая и перемежающаяся привязанность к любовнице (в которую он раз выстрелил из пистолета), а главное – ненасытное тщеславие, до такой степени им владевшее, что Фиески готов был, даже совершив преступление, отрицать его подлинную цель, если не имел возможности сослаться на громкие имена как на своих сообщников. На суде он острил и хвастался, а перед казнью окончательно проявил себя в качестве маттоида: писал в газеты длинные рассказы о своих подвигах, сравнивал себя с Баярдом{60}, раздавал тюремным сторожам свои автографы, подписывался не иначе, как «цареубийца Фиески», и закончил свои писания чем-то вроде автобиографии, написанной за два дня до казни; в ней он намеревался свести свои счеты с историей.

Гедель также был прирожденным преступником, как это доказывают черты его физиономии (лобные пазухи, уши, форма лица) и характера. Еще не достигнув тринадцатилетнего возраста, он был осужден за нищенство, бродяжничество и воровство. Страшно тщеславный, он еще до своего покушения на жизнь германского императора заказал множество своих фотографических карточек, причем обещал фотографу, что тот «сделает хорошее дело с этими карточками; так как имя Геделя скоро станет известным всему миру». Но врожденная преступность его ярче всего проявляется в непостоянстве и противоречиях характера. Изгнанный за свою невоздержанность даже из социал-демократической партии, он после покушения, чтобы избавиться от ареста, сказался несовершеннолетним. Затем при судебном запросе, признавая себя анархистом, утверждал, что хотел убить не императора, а себя, для того чтобы показать, как тяжело живется народу, но потом начал цинически смеяться над судьями и свидетелями.