Игорь Беляев - Гибрид: Для чтения вслух Страница 33

Но можно и по-другому. Это уже военная игра на захват территории. Чертится большой круг. И каждый получает свою долю земли. Границу переступать нельзя.

Потом каждый из своего огорода бросает ножик в землю другого. Нет, не так. Нож надо брать за лезвие и пулять. Раз! Ножик вошел в землю и можно присоединить к себе ту или другую половину. Отрезаем! Пока не захватишь себе столько земли, что у противника ничего не останется. Если хоть одной ногой ты еще стоишь на своей земле, борьба продолжается. Берешь двумя пальчиками, прицеливаешься и… бац! Привет, голубчик!

Альтшулер

Евреи бывают разные. И нечего стричь всех под одну гребенку.

В нашем доме живет Альтшулер. Здоровенный такой. Выше меня на две головы. Он уже школу кончил и скоро его заберут в армию.

Во дворе он ни с кем не играет. Мы для него «мелочь пузатая», «молокососы».

Адельсидоровна говорит, что Альтшулер — обыкновенная фамилия. В переводе с еврейского — старый ученик.

Короче — второгодник!

— А бывает у еврейского человека нехорошая фамилия?

— Перестаньте сказать, бывает и хорошая фамилия у страшного негодяя. Все зависит из какой он семьи. Альтшулеры в Минске были очень приличные люди.

«Второгодник» пристал ко мне как банный лист.

Дело в том, что достать перочинный ножик в Чкалове практически нельзя. Играем или кухонными ножами, или самодельными финками. Мечта каждого мальчишки раздобыть финку настоящую. С наборной ручкой из «пласти-глаза».

И вот один раз Альтшулер подзывает меня и говорит:

— Мелюзга! Хочешь финку?

И показывает мне вот такой блестящий ножик. Такие только на заводе вытачивают, из напильника.

Я даже задохнулся от восторга.

— Давай меняться. Тащи свои марки.

А у меня действительно целый альбом марок. Я привез из Москвы. Сам я их, канешно не собирал. Это Шурка Васин, бабушкин племянник, сын тети Нади и дяди Васи мне перед войной подарил. Шурка сказал, что уже вырос из этого возраста и теперь я могу пополнять его коллекцию. Он еще обещал меня научить собирать марки. Но как только началась война, он в первый же день ушел на фронт и скоро пропал без вести.

А марки я положил в свой рюкзачок и привез в Чкалов. Альтшулеру я их как-то показывал. Он сам собирал марки. И когда листал мой альбом, у него даже глаза загорелись:

— Это турецкие, это царские, но негодные, не погашены — печатки нет и с надрывом, замечаешь? Это Цейлон… Хочешь, поменяемся.

Но я меняться пока не стал, из принципа. Потому что не знал точно, какая марка ценная, а какая — никудышная. И потом я все-таки надеялся, что Шурка еще отыщется на войне.

У Шурки ведь был слух абсолютный. И перед войной мама начала с ним заниматься, хотя он и был шпрот-переросток. Таких в музыкальную школу уже не брали.

В семье поговаривали, что такой слух все-таки пропасть не должен и можно устроиться на народные инструменты. За три месяца Шурка уже играл на мандолине как бог. Мама говорила, что у него гениальные способности. Еще не зная нот, он подобрал Бетховена по слуху. Но сейчас, видите, он пропал на войне. Последняя весточка от Шурки Васина пришла из Смоленска. Это нам Аня в письме написала. Тетя Надя все время плачет. А дядя Вася хорохорится.

— Смерть забирает прежде всего самых талантливых, — сказала Адельсидоровна.

— Типун вам на язык, — расстроилась мама.

Я сам был вне себя.

Получается, что Гитлер бил прямой наводкой уже по нашей семье.

И вот теперь Альтшулер предлагает мне за Шуркины марки настоящую финку.

У меня даже губы пересохли. И я обещал подумать.

Посоветовался с Котиком. Котик сплюнул сквозь зубы. Я даже так не умею. И сказал определенно:

— Ты что, дурак? Цейлон менять на обыкновенную финку! Ты совсем сбрендил.

От обмена я отказался, и Альтшулер зыркнул на меня злым глазом и обозвал «Геббельсом». Почему Геббельсом?

Теперь, как увидит меня во дворе, кричит: Геббельс, Геббельс…

Мне это надоело, и я один раз ему ответил:

— Если я Геббельс, ты — Гитлер!

Альтшулер кинулся на меня, но я успел удрать.

А в другой раз, когда я шел из школы, Альтшулер неожиданно догнал меня сзади и так двинул, что голова чуть не треснула. Я даже не помню, как оказался в канаве.

— Еще раз обзовешься, руки-ноги пообломаю, мелюзга поганая!

Папа, когда хотел подлизаться к маме, называл ее «моя мордочка».

«Мордочка» — это слово ласкательное. А вот «жидовская морда» — страшное ругательство. И в Москве так во дворе ругались еще до войны, и здесь в Чкалове. Не верите? Ну, я сам слышал своими ушами.

«Жидовской мордой» могут назвать и татарку, и армянку, и даже немца. Тут пятый пункт, как говорит бабушка, значения не имеет. Если кого-нибудь нужно уж очень сильно обидеть, тогда только обзывают — «жидовская морда». Это матерное слово. Правда, некоторые некультурные люди могут обзываться так ни за что.

Дома «матерное слово» говорить нельзя. Я и не говорю вслух. Только этого Альтшулера про себя называю: вот настоящая «жидовская морда».

Весной Альтшулера забрали в армию, и я больше его не видел ни разу в жизни. Может, на войне ему мозги вправили, и он перестал быть этой самой… не хочу говорить вслух. Все-таки он теперь на фронте.

Без дураков

Когда объявили в конце третьей четверти — у кого нет плохих отметок, будут принимать в пионеры, я, канешно, расстроился. Потому что за последний диктант схлопотал жирный неуд. Но Таиска все-таки сжалилась и в четверти вывела мне по русскому «посредственно». А «посредственно» — это все-таки не «плохо».

Мы пошли с мамой в «Канцтовары» и купили мне красный атласный галстук из сатина — шелковых не было — и железную защипку. Дома я тут же примерился перед зеркалом. Галстук с трудом пролезал в защипку с костром, но всем очень понравился.

Адельсидоровна отгладила его горячим утюгом и тут же обожглась. Пришлось смазывать подсолнечным маслом. Хотя всем известно, что при ожогах лучше всего помогает — пописать на руку.

Мы всю неделю учили дома клятву: «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…» И бабушка вместе со мной учила, и мама. А тетя Маша даже показала, как надо поклясться с выражением. Вот так! Дядя Павлуша оценил клятву с точки зрения главного режиссера и сделал одно замечание:

— Лишний пафос надо убрать.

Я спотыкнулся сначала два раза, но потом, в конце концов, выговорил всю клятву без запинки.

На следующий день в зале мы хором повторяли за старшей пионервожатой:

— Я, юный пионер… перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…

Можно было и не заучивать наизусть!

В конце вожатая как заорет:

— За дело Ленина — Сталина будьте готовы!

— Всегда готовы! — гаркнули мы в ответ. И я впервые отдал пионерский салют. Вот так. Рука наискосок, локоть повыше и пальцы прижаты.

Теперь я точно знал, что у меня есть «смысл жизни».

А меня еще вдобавок выбрали председателем отряда. Таисия предложила, и все как один подняли руку. Я даже не знаю до сих пор, почему выбрали именно меня. Честное пионерское — не знаю.

Но с этого момента я стал как другой человек. У меня даже голос поменялся на командирский, как тут же заметила тетя Маша. И это хорошо, потому что когда-нибудь я смогу стать главным режиссером. Вот у нашего Павлуши никак не получается командовать. Из-за этого в театре часто разброд и шатание. А актеров всегда надо держать в узде, иначе они «натворят» бог знает что.

После уроков я собрал отряд и объявил, что мы будем теперь изо всех сил помогать Красной Армии бить фашистов.

А наш дядя Павлуша в это же время под влиянием тети Маши заделался членом партии. Я не знаю, произносят члены партии клятву, как мы, пионеры, или нет. Но Адельсидоровна очень боялась, что Павлуше припомнят дедушку с его махоркой «Тройка» и в партию не примут. Но про дедушку никто и не вспомнил.

А главный режиссер без партийного билета, это все равно что мужчина без штанов. Даже во время войны можно вылететь из театра в два счета. Там ведь столько завистников и постоянные интриги. И тогда дядя Павлуша потеряет «бронь» и загремит на фронт. А Драмтеатр останется без репертуара. Потому что Марипална и дня не будет работать, если только уволят Павлушу. Но теперь Павлушу никто не посмеет даже пальцем тронуть.

По случаю праздника из театра принесли целый бидон разбавленного пива, и вся наша семья отметила важное событие за одним столом. Даже глухая Машка на целый вечер перестала ворчать.

Только Левитан по радио пытался испортить всем настроение.

Сейчас вспомнить трудно, какой день был сначала, а какой потом.

Это в большой истории есть даты, и их лучше запоминать наизусть. А потом еще делать выводы. В моей истории делать выводы не надо.