Фридрих Горенштейн - Место Страница 156

Времени еще было немного, около часа ночи, и спал я не более двух часов. Я встал, опустив ноги на мягкий коврик, и подошел, чтоб пошире открыть форточку. Во дворе кто-то ходил, слышны были голоса, и видна была автомашина с зажженными фарами. «Так вот откуда беспокойство, – понял я, – и вот что меня разбудило, кто-то приехал». Я лег, но уже не спал, а прислушивался. Кто-то вошел в большую комнату рядом с моей, и я узнал голос журналиста. Значит, это приехал он, и так поздно. С чего бы? Нет ли здесь какой чрезвычайности? И вообще, все шло слишком хорошо, чтоб так продолжаться и дальше, подумал я, готовя себя к худшему и хоть этим несколько успокаиваясь.

– Он уже спит, – сказала Рита Михайловна.

Это она явно обо мне.

– А какого черта! – чуть ли не выкрикнул нервно журналист. – Ты ведь не спишь, и я не сплю, и он не поспит… Ты не представляешь себе, как серьезно и срочно дело… Я даже не предполагал… Роман сам мне позвонил и ко мне приехал, а Роман – человек не панический.

– Зато ты в достаточной степени панический, – сказала Рита Михайловна.

– Перестань со мной пререкаться! – выкрикнул вновь журналист. – Речь идет о судьбе твоего сына…

– Себя, себя благодари за все… – тоже нервно и сердито сказала Рита Михайловна.

– Сейчас не об этом речь, – сказал журналист. – Надо принять срочные меры…

Я уже понимал, что от этих людей мне грозит какая-то опасность, но не улавливал, в каком плане и в какой степени. Конечно же, я был приглашен неспроста. И вареники неспроста, и отдельная комната неспроста… Ко мне никогда не проявляли добрых чувств без некоего подтекста, и не улови я такого подтекста – это бы меня, конечно, насторожило. Если б меня просто пригласили на дачу, я бы, пожалуй, не поехал. Но речь шла о том, чтобы успокоить Колю, их сына. Такая плата за вкусную пищу и прочие удовольствия меня устраивала, тем более что со Щусевым я собирался рвать и хотел начать самостоятельную деятельность. Я согласился и, оказывается, ошибся. Успокоить Колю – это так, между прочим, хоть и важно было, конечно, для них, ибо они в нем души не чают… Но главное не в этом… В чем же?..

– Время, – говорил журналист, – дорого время… Роман говорит: делу дан самый серьезный ход… Очевидно, что-то изменилось на самом высшем уровне в их учреждении… И потом, кто мог знать, что Коля попал в такую историю?

– Ты сам его туда втянул, – выкрикнула Рита Михайловна, – ты сам в этой истории!.. Ты их деньгами снабжал и снабжаешь… Тебе самому надо выбираться… Это ты покалечил мне детей, старый болван… Вот уж до чего дошло.

– Что ты такое говоришь? – сказал журналист. – Как тебе не стыдно…

– Ты поменьше стыди меня, – совсем забылась Рита Михайловна, – ты Колю спасай… Ты Колю спасай, понимаешь, антисоветчик проклятый… Мало тебе твои реабилитированные по роже надавали…

– У тебя истерика, – сказал грубо и совершенно новым, клокочущим, уличным голосом журналист, – дура!.. Ты сейчас Колю разбудишь, ты этого парня разбудишь… Чтоб они свидетелями были твоей истерики… Кстати, – после некоторой паузы, опомнившись, добавил журналист, – мне кажется, виноватым даже голосом от грубости жене, – этого Цвибышева действительно надо разбудить, но минут через десять, когда ты успокоишься… Пойди умойся…

Я слышал, как Рита Михайловна вышла. Журналист, кажется, уселся на стул, судя по звуку. Я осторожно принялся одеваться, еще не приняв никакого решения, но поняв, что то чрезвычайное, которое мне предстоит, лучше встретить одетым. Когда ко мне постучали, я, сообразив, откликнулся не сразу, а несколько помедлив и сонным голосом, дабы не показать, что я бодрствовал и слышал их разговор. К встрече, которая предстояла, мне надо было хоть в общих чертах обработать поступившую информацию. Я уже понял, что дело касается организации, и предположил, что Щусев замыслил какое-то новое дело, – возможно, новое нападение или нечто подобное, и надо принять меры, чтоб изолировать от этого Колю… Будем пока придерживаться этой версии, чтобы иметь хоть какую-то опору и не быть в разговоре рассеянным.

– Да-да, – откликнулся я наконец.

– Простите, пожалуйста, Гоша, – сказала Рита Михайловна.

Значит, она взяла на себя миссию будить меня. Что ж, это правильно. К ее присутствию на даче я привык, в то время как появление журналиста для меня неожиданно, если я услышу его голос спросонья. (Они ведь думали, что я сплю.) Следовательно, в их действии нет уже эмоционального хаоса. Они договорились, распределили между собой функции, и поэтому мне надо соблюдать особую осторожность.

– Простите, Гоша, – повторила Рита Михайловна, – тут приехал мой муж, у него к вам серьезное дело. Если не трудно, оденьтесь, пожалуйста, и выйдите в столовую.

– Сейчас, – отозвался я.

Значит, несколько минут, в течение которых я якобы одеваюсь, у меня есть и я могу продолжить анализ. Однако анализа не получилось, и, просидев бесполезно на стуле, я вышел в столовую, щурясь от яркого света. (Были зажжены все лампы в люстре.) Журналист и Рита Михайловна сидели за столом рядом, оба с красными глазами, и вид их был самый нервно-растерянный. У обоих теперь, после всех их разговоров и взаимных упреков, а потом и тяжелых расчетов, наблюдалось то, что в медицине именуется «истерическим дрожанием», причем если у журналиста время от времени вздрагивала только голова, то Риту Михайловну трясло точно в ознобе. Мне это состояние знакомо, более того, при виде этих богатых, прочно живущих, известных людей в таком состоянии я невольно сам забыл об анализе и почувствовал страх.

– Сядьте, – шепотом сказала Рита Михайловна.

Это тоже понятный признак. После эмоционального всплеска и сопротивления страху наступает упадок сил, и вот тогда-то страх по-настоящему овладевает человеком.

– Нет, пожалуй, не здесь, – сказал журналист тоже шепотом, – Коля может проснуться, мы и так шумели. – Он вновь сердито посмотрел на жену. – Пойдемте в сад…

Я надел висящий в передней пиджак, и мы вышли в ночной сад. Заворчала, залаяла собака, но журналист прикрикнул на нее. Ночь была по-сентябрьски свежа, и я тоже, как и Рита Михайловна, задрожал всем телом, правда не только от недобрых предчувствий, но и от холода, ибо был в единственном моем пиджачке (плащ был на квартире Марфы Прохоровны), в то время как супруги, несмотря на растерянность, не забыли надеть от простуды теплые демисезонные пальто.

Ох уж эти роковые ночи, от которых начинается новый поворот и новый этап! Я хорошо запомнил ту холодную загородную ночь. Светила луна, весь двор этой богатой дачи с пристройками, какими-то загородками и складскими помещениями был как на ладони. В фруктовом саду, который примыкал к дачному двору, стало еще холодней, хоть, казалось бы, деревья должны были бы защищать от ветра. Не то чтоб сильного ветра, но довольно сырого ветерка, дующего со стороны леса. Лес же сейчас, ночью, казался не дачным, со скамейками и плевательницами, которых полно там, я видел, пока шел вчера с Колей к озеру, а девственным и опасным. Мы прошли мимо каких-то грядок, мимо давно отцветших, высыхающих кустиков клубники, мимо каких-то парниковых приспособлений и остановились у беседки. Так вот, едва мы подошли к беседке, как Рита Михайловна, нервы которой были уже, очевидно, на пределе, вдруг резко остановилась и выпалила шепотом:

– Ваша банда скоро будет арестована…

– Ну, не так глупо, – перебил ее резко журналист, – успокойся, Рита… Или иди домой, раз ты так настроена, – я сам поговорю.

– Ты тут наговоришь, – агрессивно по отношению к мужу и совершенно не стесняясь при этом меня произнесла сдавленным голосом Рита Михайловна, – ты уж наговорил так, что Коля окажется скоро в тюрьме.

– Успокойся, Рита, – проявив самообладание и взяв себя в руки, по-мужски произнес журналист. – Действительно, – обернулся журналист ко мне, – дело организации Щусева взято на рассмотрение и приняло самый серьезный характер… Будут произведены аресты…

– Как же так! – обретя наконец дар речи, выкрикнул я. – Выходит, опять тридцать седьмой год… Культ личности…

– Оставьте ваш хрущевский лексикон! – злобно выкрикнула Рита Михайловна. – Разбаловал вас Хрущев своими разоблачениями… Но диктатуру пролетариата пока еще никто отменить не посмел…

– Тише, – оборвал ее журналист, – не то ты говоришь… Речь идет не о нарушениях законности… Речь идет о том, что Щусев с группой ему подобных лиц, втянув в свою организацию незрелую молодежь, совершил ряд преступлений уголовного характера… Вы и сами не подозреваете о многих из его дел… Для того чтобы вы поняли серьезность вашего положения, скажу, что Щусеву, помимо известных вам хулиганских нападений, в которых вы и сами участвовали, приписывают по крайней мере два убийства – в Уфе и Полтаве, которые ранее были не раскрыты и считались обычными уголовными делами… В Уфе им зверски убит майор МВД в отставке с женой и малолетним ребенком, а в Полтаве якобы какой-то даже реабилитированный, который в чем-то был у него на подозрении…