Змея, крокодил и собака - Барбара Мертц Страница 16

Преподобный Сейс был, к сожалению, одной из любимых жертв Эмерсона. Крохотного, тщедушного человечка многие считали выдающимся учёным, хотя у него не было официального образования, и он никогда ничего не публиковал. Уже одного этого было достаточно, чтобы Эмерсон преисполнился презрения. А религиозные убеждения преподобного, которых у Эмерсона отродясь не было, раздражали его не меньше.

– Я работал вместе с месье Даресси[51] в 1891 году, – сдержанно ответил Сейс.

– Когда он нашёл останки Ахенатона[52]? – Губы Эмерсона растянулись в выражении, которое можно увидеть на лице собаки, прежде чем она вопьётся вам в руку. – Я читал об этом невероятном открытии и был удивлён, что ему уделили так мало внимания. Вы действительно видели мумию? Даресси упоминает только обрывки бинтов для мумификации.

– Там действительно было тело – по меньшей мере, его останки, – осторожно произнёс Сейс. Ему уже приходилось видеть эту улыбку на лице Эмерсона.

– Конечно, вы его изучили?

Сейс покраснел.

– Оно было в ужасном состоянии. Сожжено и разорвано на куски.

– Очень неприятно, – серьёзно согласился Эмерсон. – И что с ней стало дальше?

– Полагаю, она оказалась в музее.

– Нет, это не так. В «Археологическом журнале» об этом не упоминается.

– Надеюсь, профессор, вы не хотите упрекнуть меня в недостатках памяти или зрения. Я видел эту мумию!

– Я в этом уверен. Я сам её видел – семь лет назад. – Эмерсон посмотрел на меня. Он так наслаждался, что у меня не хватило духа упрекать его. Я решила, что дружелюбное поддразнивание не принесёт преподобному никакого вреда. – Мы же не стали возиться с розысками чёртовой мумии, когда её украли у нас, помнишь, Пибоди? Жители деревни, должно быть, бросили её возле королевской гробницы после того, как разодрали на части в поисках амулетов. Но ничего страшного – всего лишь очередная ерундовая поздняя[53] мумия какого-то бедного простолюдина.

Ньюберри пытался скрыть улыбку. Мы не включали постороннюю мумию в отчёт для публикации, так как она не имела никакого отношения к истории участка, но многие из друзей знали об этой странной находке. Картер, менее тактичный, воскликнул:

– Боже мой, а я и забыл о вашей мумии-гуляке, профессор. Вы думаете, Даресси обнаружил именно её?

– Уверен, – хладнокровно ответил Эмерсон. – Ни одному из глупцов, которые её осматривали – извините меня, Сейс, конечно, я не говорю о вас – не хватило ума заметить, что она принадлежит иному периоду. Без сомнения, кто-то позже указал на это Даресси, но он предпочёл игнорировать неудобные свидетельства и сохранять молчание.

– Я все ещё придерживаюсь мнения… – сердито начал Сейс.

– Да, да, – отмахнулся Эмерсон. – Амарна действительно богата искушениями. Царская гробница никогда не была должным образом исследована, а в этом отдалённом вади[54] полно и других гробниц.

Он взял кусок рыбы. Но тут заговорил мистер Винси, скромно внимавший до сих пор:

– Я тоже слышал о других гробницах, но подобные слухи распространены в Египте. У вас есть доказательства?

Голос был мягким, а вопрос, безусловно, разумным, и я не понимала, почему Эмерсон бросил на Винси такой тяжёлый взгляд.

– Я не обращаю внимания на слухи, Винси, как вам прекрасно известно. Я знал о Царской гробнице по крайней мере за десять лет до её «официального» открытия[55].

Лишнее подтверждение репутации Эмерсона – никто и не подумал усомниться в его словах. Однако Ньюберри воскликнул с необычным жаром:

– Могли бы оказать любезность и сообщить своим друзьям, Эмерсон. Мы с Питри зимой девяносто первого день за днём неустанно искали проклятое захоронение, и я попал в переплёт, когда написал письмо в «Академию», обвиняя Гребо[56] в ложном присвоении себе славы первооткрывателя гробницы.

– Что значат небольшие неприятности, если всё яснее ясного? – спросил Эмерсон, который, по всеобщему мнению, провёл большую часть своей жизни, буквально купаясь в неприятностях[57]. – Гребо – самый некомпетентный, глупый, бестактный болван, который когда-либо называл себя археологом. Конечно, если не считать Уоллиса Баджа[58]. Я не объявляю об открытиях, пока полностью не разберусь с ними. Туземцы грабят древности что есть силы, но археологи дадут им сто очков вперёд. Только Небеса знают, какие важнейшие предметы были выброшены Даресси и Сейсом, когда они...

Сейс начал шипеть, и мистер Рейснер быстро вмешался:

– Так вы не вернётесь в Судан? Этот регион очаровывает меня. Там такие возможности для работы!

– Меня это соблазняет, – признался Эмерсон. – Но мероитическая культура – не моя область. Проклятье, я же не могу успеть везде!

Я надеялась избежать упоминания Судана, поскольку знала, что за этим последует. Археологи не более защищены от праздного любопытства, чем любой человек. Внимание собравшихся за столом резко усилилось. Но прежде чем кто-либо успел задать вопрос, всех отвлекло прибытие толстого коротышки, подплывшего к нашему столу с царственной манерой вице-короля – каковым, в профессиональном смысле, он и был.

– Месье Масперо[59]! – воскликнула я. – Как чудесно! Я и не знала, что вы в Каире.

– Только мимоходом, дорогая леди. Я не собирался задерживаться, но, услышав о вашем прибытии, не мог отказать себе в удовольствии приветствовать вас на сцене ваших многочисленных триумфов. – Подарив мне дружеский взгляд на галльский манер, он продолжал: – Вы владеете секретом вечной юности, chere madame[60]. Нет, действительно, вы даже моложе и красивее, чем в тот день, когда мы впервые повстречались в залах музея[61]. Мог ли я предположить, что это – столь знаменательный день! Вы вряд ли считаете, джентльмены, что я похож на божество любви, но в тот день мне выпала честь сыграть роль Амура, ибо именно я представил мадам джентльмену, который завоевал её сердце и руку.

Размашистым высокопарным жестом он указал на Эмерсона, каменным взглядом ответившего на довольные усмешки гостей. Он изо всех сил критиковал Масперо, когда тот был директором Ведомства древностей, но ещё большее отвращение питал к его преемникам. Эмерсон процедил сквозь зубы:

– Вам лучше вернуться к работе, Масперо. Проклятое Ведомство после вашего ухода продолжает разваливаться. Гребо сам по себе был катастрофой, а де Морган[62]...

– О да, но мы поговорим