Mairead Triste and Aristide - A Choriambic Progression Страница 42

Едва он успел сесть, как дверь распахнулась, и в комнату вошел Снейп c палочкой в руке — он левитировал перед собой большую вязанку дров. Точное движение палочки, и дрова улеглись в аккуратную поленицу справа от очага. Гарри внимательно наблюдал за перемещениями дров, потому что это было намного легче, чем смотреть на Снейпа.

— Хочешь чаю? — спросил Снейп, и тут уж Гарри пришлось на него посмотреть — вопрос был задан спокойно, безо всяких эмоций, как будто ничего не произошло, будто они всего лишь немного позанимались, и вот наступило время перерыва.

— Я тебя чуть не убил, — произнес Гарри тихим, сдавленным, несчастным голосом.

Снейп выгнул бровь.

— Это не ускользнуло от моего внимания. Но я не вижу тут никакой связи с тем, хочешь ли ты чаю.

— П-прости м-меня, — прошептал Гарри, почти заикаясь. Снейп просто отвернулся и занялся приготовлением чая. Гарри уставился в пол, обхватив плечи руками. Его все еще трясло.

Когда Снейп вернулся и протянул ему кружку, Гарри взял ее. В душе его созрело решение — он не знал, правильное ли оно и куда его приведет, но был уверен, что именно с этого нужно начать.

— Я должен спросить тебя кое о чем, — тихо сказал он, и поднял голову. — Мне нужно знать… Я хочу, чтобы ты рассказал мне, что я сделал… с МакНейером.

Снейпа, судя по всему, удивила эта просьба.

— Зачем?

Гарри снова уставился в чашку.

— Потому… из-за того, что я только что видел… там, на поляне… Теперь мне кажется, что лучше знать, чем не знать. Мне нужно знать, на что я способен.

Снейп принес один из кухонных стульев, осторожно поставил его рядом с Гарри и сел, держа в руках свою чашку.

— Мистер Поттер, — очень серьезно сказал он. — Вы уверены? Это история не из приятных.

Гарри заставил себя посмотреть ему в глаза.

— Представь себе, что ты сделал что-то ужасное, худшее в своей жизни, но ничего не можешь об этом вспомнить… разве ты не хотел бы знать?

Снейп нахмурился.

— Полагаю, вопрос риторический. Да, я предпочел бы знать все. Мое удивление вызвано лишь тем, что ты считаешь так же.

— Теперь — да, — грустно ответил Гарри.

* * *

Гарри слушал молча, хотя сначала его поразило, как Снейп может настолько спокойно рассказывать о таких гадостях. Как будто Гарри выслушивал отчет: сухие факты, со всеми необходимыми подробностями, но не отягощенные эмоциями. Конечно, в какой-то степени это было понятно — Снейп, наверное, годами приходил с подобными отчетами к Дамблдору. Но все же это беспокоило, действовало на нервы, и снова пробуждало неприятное ощущение, что несмотря на все, через что им пришлось пройти вместе, он совсем не знал Снейпа.

Но это неприятное чувство быстро ушло, уступив место более насущным поводам для беспокойства. Будто бы заразившись внешним спокойствием Снейпа, Гарри без звука, без слезинки, даже ни разу не вздрогнув, выслушал рассказ о произошедшем — о том, от чего он спас Снейпа своим появлением, о последовавшей за этим схватке, и о том, как он протянул руку, призвал к себе сердце МакНейера, сжал его, превратив в кусок мяса, и отбросил в сторону. Казалось, он слушает историю о событиях, произошедших с кем-то другим давным-давно — печальных, но никак не связанных с реальностью, никак не связанных с самим Гарри.

Но конечно, все это было лишь обманом, иллюзией, которая помогла Гарри молчать и сидеть спокойно, пока рассказ не закончился, пока глуховатый, бесстрастный голос Снейпа не умолк, сменившись тишиной. Гарри сидел, едва дыша, уставившись в стену, как будто пытался запечатлеть ее в памяти, а тем временем что-то подкрадывалось к нему, пробиралось в сознание, не выдавая до поры до времени своей сущности, и наконец переполнило его, овладело им — и Гарри, к ужасу своему, внезапно залился слезами, горькими и горячими. Он обхватил голову руками, уткнулся в колени и так рыдал, что, казалось, еще немного, и у него разорвется сердце.

Он понимал, что Снейп сидит рядом и наблюдает, как он тут разваливается на куски, но не мог сейчас об этом думать… да и вообще ни о чем. С тех пор, как Гарри впервые услышал о том, что сделал, он был в ужасе от своего открытия, ужасное знание лежало на душе тяжелым грузом, но плакать он не мог. Но сейчас выплакаться получилось, и Гарри чувствовал, что ему это нужно, что он, можно сказать, должен сделать это — должен себе и человеку, которого убил. Он чувствовал, что каковы бы ни были его упования на будущее, они сбудутся, только если оставить это горе позади.

Плакал он очень долго. До тех пор, пока уже не осталось сил на слезы. До тех пор, пока ужас перед совершенным не ослаб (хотя вычеркнуть его совсем было невозможно). До тех пор, пока рыдания не превратились в редкие всхлипы, оставив после себя пустоту, от которой Гарри чувствовал себя вялым и легким — казалось, что если он оттолкнется от стула, он медленно всплывет к потолку.

Гарри позволил себе некоторое время оставаться в таком состоянии. Но когда он наконец вытер заплаканное лицо краем мантии и закрыл отяжелевшие глаза, он обнаружил, что может дышать — впервые за время, показавшееся вечностью, может дышать полной грудью. К удивлению своему, он понял, что впадает в дремоту, и возможно, так бы и заснул, если бы не почувствовал теплое прикосновение к шее.

Оно было мягким и едва ощутимым — это могло быть жалостью или утешением, но не было похоже ни на то, ни на другое. Гарри почувствовал в нем понимание и сопереживание, которого не выразишь словами. Он поднял голову и увидел, что Снейп стоит перед ним на коленях, смотрит на него, и да, это и в самом деле не было жалостью, сочувствием или утешением — ни одно из этих чувств не смягчало выражения глаз Снейпа. Но они были честны, не пытались ничего утаить от него, оградить его от боли, порождаемой знанием, которое теперь было у них общим.

Еще не совсем понимая, что собирается сделать, Гарри потянулся к Снейпу, и не успел он пожалеть об этом, как сильные руки сомкнулись вокруг него — это объятие было совсем не похоже на прежние; оно не несло с собой успокоения — только поддержку и понимание. И это было именно то, что было ему сейчас необходимо, и еще несколько минут этого было достаточно.

Он и сам точно не знал, когда все переменилось — грань, отделяющая одно от другого, оказалась тонкой, как одно дыхание, как едва заметное движение воздуха вслед за сдавленным вдохом — но все же в какой-то момент это произошло, и внезапно Гарри со всей остротой почувствовал тепло тела и близость мужчины, которого обнимал. И он не мог не отозваться, не поддаться на одну секунду болезненному желанию, но тут же заставил себя обуздать эмоции, внешне оставшись неподвижным, но сжавшись внутри в комочек.

Пальцы Снейпа мягко поглаживали шею Гарри, и ему пришлось прикусить губу, чтобы сдержать стон.

— Не беспокойся об этом, — спокойно сказал Снейп.

Гарри зажмурился. Снейп знал. Ну конечно, Снейп знал. Боже.

— Нет, — с трудом произнес он, — ты не должен… я не хотел… я не пытался заставить тебя...

— Я знаю, — сказал Снейп и слегка отстранился от него. Гарри пожалел об этом — ему хотелось бы спрятать свое пылающее, заплаканное лицо, но получилось только молча тряхнуть головой, прикрыть сжатыми в кулаки руками бессовестную, выдающую все его тайны часть тела и опустить глаза.

— Просто сиди и смотри на огонь, — тихо приказал ему Снейп.

Гарри подчинился и уставился на языки пламени, хотя и не знал, что должен в них искать. Странно, но несмотря на заливающий комнату дневной свет, огонь в камине казался очень ярким — он притягивал, завораживал, прекрасно отвлекая от унижения, которое только что казалось таким ужасным.

Через несколько мгновений Гарри был полностью поглощен игрой трепещущих, порхающих языков пламени, и когда Снейп убрал его руки, прикрывающие пах, он не заметил этого, не начал сопротивляться, не вздрогнул, не испугался того, что разоблачен. Звякнула застежка пояса, потом вжикнула молния на джинсах, но эти звуки скрадывались потрескиванием дров в камине, начинали звучать как слабый металлический отголосок, казавшийся совершенно… отстраненным, никак не связанным с Гарри, не имеющим к нему никакого отношения. И в следующее мгновение он обнаружил, что тело его, обнаженное и распростертое в кресле, бесстыдно изнывает от желания, а разум погружен в медитацию, прикован к огню, заворожен его тайнами и не думает больше ни о чем.

Даже когда он почувствовал, как погружается в горячую, шелковистую влажность рта, у него лишь слегка перехватило дыхание, и руки, лежащие на подлокотниках кресла, задрожали, но он остался сидеть неподвижно, глядя в огонь. Эти странные чары удерживали его до тех пор, пока он не вскрикнул в первый раз, пока этому рту, вбирающему в себя его член, не пришли на помощь длинные, скользкие пальцы, ворвавшиеся в него — от такого его не мог отвлечь огонь, не могло отвлечь ничто на свете… это было потрясающе, это заставило его запустить руки Снейпу в волосы и вырывало из его горла хриплые стоны…это было слишком много для одного тела, чтобы сдерживаться, и он изо всех сил пытался наверстать упущенное, воспользоваться такой неслыханной добротой…