От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин Страница 11

— Я думал, вы друзья мне, — обозлился Тулько. — Что же, будете ждать теперь, когда жиды соберутся всем кагалом и мне вломят?

Они спустились на Бассейную, заставленную уже закрытыми рундуками торговцев, — длинным неряшливым рукавом Крытый рынок дотягивался даже сюда. Дальше путь к общежитию лежал по Прозоровской, но Трофимов вдруг вспомнил, что ему нужно на Крещатик.

— И мне, — Червинский тоже не захотел идти с Тулько. Наскоро простившись, они свернули в сторону Крещатика.

Оставшись один, Тулько остановился у небольшого подвального окна, пытаясь разглядеть в грязном стекле своё отражение. Синяк расплылся, закрыв левый глаз почти целиком.

Глава третья

Жаркий август, долгий вторник

(Киев, 1938)

1.

Серебряная ханукия стояла на краю стола так, что солнце, уже уходившее за крыши киевских домов, насквозь просвечивало сплетения тонких металлических нитей её задней стенки. Тени ложились сложным узором на широкую лакированную столешницу, отливавшую вишней и тёмным янтарём. Восемь светильников, выполненных в форме крошечных кувшинов, вытянулись в ряд на узкой подставке, девятый крепился над ними, чуть правее середины. По краям поднимались два кряжистых дуба, их стволы были увиты виноградом. Пара единорогов, встав на дыбы, тянули головы к виноградным гроздьям, а над ними, в кронах деревьев, нахохлившись, сидели две птицы с массивными клювами. Реб Нахум привык считать их орлами.

Орлы эти были похожими, но не одинаковыми. Когда-то в самом раннем детстве реб Нахум уронил ханукию, и при ударе об пол левый орел отломился. Это случилось очень давно, почти семьдесят лет назад. Сам реб Нахум того случая не помнил, но его старшие сёстры много раз подробно рассказывали ему, что он сделал и как именно упала ханукия. Наверное, все они в тот момент, обступив его, стояли и справа, и слева, и за спиной. Иначе откуда они узнали все эти мелочи и детали? Затаив дыхание, сёстры следили, как, привстав на цыпочках, мальчик пытался снять лампу со стола, как тянул её на себя, схватив за левого единорога. Наконец, он добился своего, две ножки ханукии повисли в воздухе, и тут же тяжёлая серебряная лампа старой бердичевской работы с хрустом и звоном грохнулась на пол, смяв одного из львов, удерживавших корону, и лишившись орла на левом дубе. У льва были покорёжены голова и лапа, но со временем их удалось выпрямить так, что не осталось ни вмятин, ни надломов, а большая серебряная птица сорвалась с дерева, улетела навсегда и не вернулась.

После этого лампа много лет оставалась с одним орлом. Всякий раз, когда её зажигали, реб Нахум смотрел на опустевшую крону левого дуба и думал о том случае из своего детства, которого он всё равно не помнил. Ему казалось, что вместе с ним вся семья смотрит только на пропавшую птицу, и это было невыносимо. Почему отец не хотел чинить лампу? Теперь этого уже никто не объяснит.

Позже реб Нахум сам отдал ханукию ювелиру Заходеру, и тот аккуратно посадил нового орла на старое место. Все согласились, что левый орёл — точная копия правого, даже сёстры признали это, даже отец, и только реб Нахум видел разницу. Новый орёл отличался от старого. Чтобы разглядеть отличие, ребу Нахуму не нужно было смотреть на лампу — он знал её всю жизнь, он помнил её в те годы, когда ещё не помнил себя. Ему было достаточно дремать в старом кресле посреди небольшой комнаты, где, кроме стола, стояла узкая кровать с придвинутой к ней тумбой, и ханукия легко возникала перед его мысленным взором. А рядом с ней всегда лежала лёгкая тень, искажавшая пропорции львов, орлов, единорогов, дубов и короны, растягивавшая сложный плетёный орнамент задней стенки почти во всю ширину стола.

Несколько минут спустя солнце опустится за крыши домов противоположной стороны улицы Бассейной, и тень от ханукии исчезнет, а стол, на котором она стоит, потеряв вишнёвые и янтарные тона, станет просто коричневым. Реб Нахум дремал в кресле, слушая тишину пустой комнаты, крики детей, пробивавшиеся с улицы сквозь закрытое окно и слабый шум со стороны кухни из самой глубины квартиры. Там возились его невестки, жёны двух младших сыновей и старшего внука. Оттуда же вдруг донёсся новый звук, и реб Нахум понял, что он значит. Следом, подтверждая его догадку, послышались приближающиеся женские голоса. Реб Нахум прикрыл пледом «Правду», которую пытался читать перед тем, как задремал, и взял Das vierte Buch Mose, старое немецкое издание «Книги Бемидбар» [6].

Пятикнижие он знал наизусть, мог читать его по памяти на трёх языках, включая и немецкий, так что книга была ему не слишком нужна. «Правда» — другое дело, в ней иногда можно было найти что-нибудь новое, например, как идут дела у Лазаря Кагановича, бывшего грузчика мельницы Бродского на Подоле. Теперь Каганович стал наркомом путей сообщения и большой шишкой. Реб Нахум помнил в этой должности графа Витте, впрочем, Витте в те годы, кажется, ещё не был графом. Каганович вряд ли станет графом, теперь это не принято, но он уже член Политбюро. Член Политбюро — это ведь больше, чем граф, это почти как великий князь. Наверное, дела у Кагановича идут неплохо.

Не то чтобы реб Нахум так уж верил «Правде», он знал ей цену, но ведь и нашим повседневным собеседникам мы не всегда верим, а всё-таки задаём им вопросы, выслушиваем ответы и делаем выводы. В этом смысле «Правда» была не хуже любого из его знакомых, если бы только не отвратительный грубый тон, к которому привыкли в газете — от него то и дело пробирала леденящая дрожь. А следом за «Правдой» и вся печать страны хамила, запугивала, но одновременно и как-то подловато льстила читателю. Так что выбора не было, и реб Нахум читал «Правду».

В дверь несколько раз негромко постучали. Он привычно не ответил, но ответа не ждали. В комнату вошла невестка, и следом за ней — ещё женщина. Невестка объяснила ребу, что это Гитл, вдова Гирша с Александровской улицы. Реб Нахум улыбнулся и несколько раз мелко кивнул, он хорошо помнил Гитл, но невестка не остановилась, она продолжала перечислять братьев, сестёр и детей Гитл. Делала она это, конечно, для него, но и для гостьи, чтобы та не сомневалась, что реб Нахум отчётливо понимает, с кем ему предстоит говорить, и не решила вдруг, что он принял её за кого-то другого.

Реб Нахум давно привык, что его считают стариком, едва ли не выжившим из ума и лишившимся