Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1977 год Страница 17

За годы жизни в Африке я много слышал самых невероятных историй о могуществе местных колдунов, умеющих вылечить любую болезнь, оживить мертвого или, что проще, умертвить живого, вызвать или прекратить дождь. Не берусь до конца судить, где в них правда, а где вымысел. Да и как здесь разобраться, когда недавно в правительственной газете одной африканской страны было опубликовано предупреждение канцелярии президента, в котором колдунам грозили административными карами, если они не перестанут подрывать сельское хозяйство, мешая выпадать дождям...

Африканская деревня просыпается рано. Солнце на ладонь поднялось над крышами хижин, и влажный воздух еще хранит ночную прохладу, а Акпаси наполнил обычный утренний шум: пение петухов, крики ребятишек и глухой стук — это женщины толкут в деревянных ступах просо или маис для дневной трапезы. Крестьяне затемно отправились в поле, охотники третий день как ушли в лес, так что дома остались только женщины, старики и дети.

Мы с Бруно идем по деревне. Она состоит из небольших хуторков-кварталов, в которых, как правило, живет одна семья. Надо учесть, что здесь понятие «семья» весьма отличается от нашего представления о ней как о небольшой группе близких людей, родственных по крови. Всего набора терминов — от золовки до сватьи, от свояка до деверя (в которых нам, кстати, без Даля и Ожегова и самим не разобраться) — не хватит, чтобы описать обычную африканскую «семью», достигающую иногда полутораста человек. Сами африканцы особо не утруждают себя решением этих генеалогических головоломок; для определения семейной иерархии им хватает двух признаков: кто кого старше и по какой линии идет родство — материнской или отцовской. И когда африканец, представляя вам родственника, говорит, что он «младший кузен старшей сестры его матери», не пытайтесь понять степень родства — это под силу лишь ЭВМ.

В Акпаси и его окрестностях живет народность наго. Так местные племена фон называли йоруба, пришедших в эти края несколько веков тому назад с территории нынешней Нигерии. Отряды йоруба двигались тогда с востока на запад, но натолкнулись на армии абомейского королевства и, огибая их, повернули к северу. Здесь они нашли плодородные земли и поселились в окрестностях городков Банте, Савалу и Саве. Хотя общение с местными племенами и наложило на йоруба определенный отпечаток, они во многом сохранили обычаи и язык своих предков — йоруба.

Люди наго, наверное, одни из самых вежливых в мире — только формул приветствий у них насчитывается несколько сотен. Слова приветствий видоизменяются в зависимости от занятия, возраста, настроения, состояния здоровья, профессии человека, которому они адресуются, времени года и дня, погоды и так далее и тому подобное. Есть приветствия для холодной, жаркой, дождливой и солнечной погоды, для времени, когда дует палящий харматтан; с сидящим человеком здороваются не так, как с идущим или, к примеру, умывающимся. Они варьируются от простого «ку аро» — «добрый день» — до «ку ишегун» — так здороваются с тем, кто долго добивался достижения своей цели. Торговцу, чьи дела идут не блестяще, скажут «ку инанжу», болтуну — «ку ирегбе», старому другу, которого давно не видели, — «ку атижо». Наконец, есть совсем сложные формулы, типа приветствия «между родственниками или соседями в период дождей, когда земля еще мокрая».

Словом, в то утро, когда мы с Бруно прогуливались по Акпаси, спутник мой, похоже, ни разу не повторился в приветствиях односельчанам. Но даже он порой затруднялся, что же все-таки сказать. Например, во время визита к старой ткачихе, работавшей в соседнем квартале, перед нами возникла нелегкая проблема: стоит утро, погода жаркая, но ночью прошел дождь, и земля мокрая, ткачиха старая, к тому же она соседка и дальняя родственница, а Бруно недавно приехал и пришел не один, а с гостем, — и все это требует особых слов. Но Бруно быстро нашел выход, он сказал просто: «Ку ово э» и пояснил мне — так здороваются с теми, кто занят работой.

А работа спорилась под узловатыми сухими пальцами старой мастерицы. Она сидела в хижине в небольшом углублении, напоминающем стрелковую ячейку. От нехитрого ткацкого станка через отверстие в стене хижины наружу тянулись нити основы, закрепленные во дворе на металлическом стержне. Челнок так и мелькал в руках старой женщины, и на основе постепенно вырастала узенькая, в ладонь шириной, полоска сине-белой ткани. Потом внучка ткачихи продаст ткань на местном рынке, и портные сошьют из нее бу-бу — просторную и прочную одежду бенинского крестьянина.

Приближался полдень, когда мы вышли на окраину Акпаси. Здесь многочисленные деревенские тропинки сливались в одну хорошо утоптанную тропу. Она повела нас в глубь леса. Под светло-зелеными кронами деревьев было немного душно, но не так жарко, — просеянные ситом листвы лучи солнца теряли здесь свою жгучую силу. Тропа вела к крестьянским полям, но только после двадцати минут ходьбы мы заметили на поляне взмахивающую мотыгой немолодую женщину. Можно ли назвать полем крошечный клочок выжженной земли, весь усеянный обуглившимися корягами и уже заросший сорной травой?.. Женщина рыхлила землю, а за спиной у нее сладко спал грудной младенец, укачанный мерными движениями матери. Следом шел семилетний сынишка с миской в руке и бросал себе под ноги маисовые зерна.

Это женское поле. Настоящие поля, где работают мужчины, далеко, в полудне ходьбы от Акпаси. Крестьяне уходят туда на несколько недель. А вокруг деревни женщины сажают маниоку, ямс, маис, сорго — одним словом, то, что идет к столу каждый день. Причем урожая с женского поля хватает только на пропитание матери и детей в отсутствие мужа.

Тропинка становилась все уже, и я пожалел, что легкомысленно надел сандалии, а не крепкие ботинки-вездеходы. Но босой Бруно шагал смело и уверял меня, что бояться нечего: змеи, заслышав наши шаги, сами расползаются подальше от дороги. Есть, правда, в этих местах одна змея, которая первой нападает на человека, — габонская гадюка. Она толста и неповоротлива, а потому не может вовремя спастись бегством, вот и идет в атаку. «Мне бы только ее увидеть, — подумал я про себя, — а там и самая быстрая змея меня не догонит».

— А правда, что местные врачеватели знают противоядия от укуса любой змеи? — спросил я Бруно.

— Правда, — сказал тот и уверенно добавил: — Отец знает все.

Через два дня Самсан повел меня в дальнюю комнату дома. Все стены ее были увешаны пучками сушеной травы, листьев и кореньев, стол заставлен баночками и горшочками с порошками и зернами. Здесь стоял горьковатый полынный запах. Самсан снимал со стены какой-нибудь пучок и объяснял: если прокипятить эти листья и дать навару настояться, получится лекарство от малярии. Это — от расстройства желудка, это — от зубной боли. Потом подвел меня к большому глиняному чану в углу:

— Я заметил, что ты пьешь только воду, привезенную с собой. Если хочешь, бери воду отсюда. Я сам ее пью. В ней не может быть никакой болезни.

Самсан зачерпнул пригоршню из чана и выпил. Мне не оставалось ничего другого, как последовать его примеру. Вода была прохладная и вкусная, с легким пряным запахом. Дно чана заросло тонкими коричневатыми корешками — они-то, наверно, и очищали воду. Знания врачевателя, умение распознавать и использовать скрытые свойства растений и трав Самсан получил от отца. А кому передать их — не знает. Старший сын Бруно — отрезанный ломоть, уехал в город учиться, от земли оторвался, забыл обычаи предков. Одна надежда на самого младшего сына от третьей жены. Этот пятилетний карапуз пока еще целый день возится в пыли со своими горластыми приятелями и не подозревает об отцовских планах.

К Самсану в деревне относятся с почтением, но без того затаенного страха, который внушают крестьянам колдуны: он — «добрый колдун» и никогда не применяет свои знания во вред людям. К тому же Самсан — хранитель земель общины. Он обязан помнить, кому принадлежит то или иное поле и пастбище, где проходит граница между участками, кто и от кого унаследовал землю. Он — живая поземельная книга, высший авторитет в любом вопросе, касающемся земельной собственности.

Кроме того, Самсан — старейшина охотников. Вот уже несколько лет как он перестал ходить в лес наравне с молодежью, но, когда охотники возвращаются в деревню, они приносят Самсану часть добычи. Вот и сегодня после недельного отсутствия охотники вернулись домой и зашли к старику. У них длинные, почти двухметровые допотопные ружья, и лишь у одного старенькая потертая бескурковка. Присматриваюсь — а ружья-то кремневые...

Перед отъездом Самсан подарил мне свое, точно такое же старое ружье: короткая ложа, непомерной длины ствол, цевье оплетено отполированной прикосновениями рук буйволиной кожей. В зажиме фигурного, напоминающего голову какого-то животного, курка — кусок кремня, на кожаном шнурке привязана проволочка — прочищать запальное отверстие. Дуло и ложа изготовлены, похоже, лет 60—70 назад, но спусковой механизм гораздо «старше» — возможно, он взят еще с тех ружей, что привозили когда-то сюда, на Невольничий берег, португальские купцы для обмена на рабов: пять здоровых мужчин — за одно ружье. Заряжается оно, как и следовало ожидать, со ствола: порох, пыж, пуля, а то и просто нарубленные гвозди, снова пыж. Чтобы выстрелить из такой фузеи, надо быть очень смелым человеком, но африканские охотники до сих пор ходят с этими музейными экспонатами на самого крупного зверя.