Эрнест Хемингуэй - Пятая колонна Страница 3

Нашем деле нет милая женщина.

(вставая). Camaradas, me voy.

Что он говорит?

Он говорит, что уходит.

Не верьте ему. Он всегда это говорит. (Монтеру.) Camarada, останьтесь.

Camaradas, entonces me quedo.

Что?

Он говорит, что останется.

Вот это дело, приятель. Нельзя же так сразу уйти и бросить нас, правда, Маркони? Camarada электротехник не подкачает.

Зато он уже достаточно накачался.

Честное слово, милый, если ты будешь так острить, я уйду от тебя.

Послушайте. Все время разговор. Ничего, только разговор. Зачем мы тут? (Филипу.) Ты со мной? Да или нет?

Как ты резко ставишь вопрос, Анита.

Хочу ответ.

В таком случае, Анита, ответ будет негативный.

Как? Фотография?

Понимаете связь? Аппарат, фотография, негатив. Правда, она очаровательна? Такая непосредственность.

Зачем фотография? Ты думал, я шпион?

Нет, Анита. Пожалуйста, будь благоразумна. Я просто хотел сказать, что я больше не с тобой. Пока. То есть я хочу сказать, что пока это более или менее кончено.

Нет? Ты не со мной?

Нет, моя красавица.

Ты с ней? (Кивает на Дороти.)

В этом я не уверен.

Да, это еще нужно обсудить.

О'кей. Я буду выцарапать ей глаза. (Подходит к Дороти.)

Camaradas, tengo que trabaiar.

Что он говорит?

Он говорит, что ему пора на работу.

Не обращайте на него внимания. У него вечно такие сумасбродные мысли. Это его ide'e fixe[10].

Camaradas, soy analfabetico.

Он говорит, что он неграмотный.

Camarada, знаешь, — нет, серьезно, если бы мы не учились в школе, все мы были бы такие же. Не расстраивайся, приятель.

(Дороти). О'кей. Ну, я думал, ладно. Не надо ссора. Веселый компания. Да, о'кей. Только одна вещь.

Какая, Анита?

Вы должен снять надпись.

Какую надпись?

Надпись на дверь. Все время работаю — нехорошо.

Такая надпись висит у меня на двери со времен колледжа, и никогда это ничего не значило.

Вы будет снимать?

Ну конечно, она снимет. Верно, Дороти?

Могу и снять.

Все равно ты никогда не работаешь.

Нет, милый. Но я всегда собираюсь. И я непременно закончу статью для «Космополитен», как только чуточку разберусь в том, что происходит.

За окном на улице раздается грохот, затем приближающееся шипение и снова грохот. Слышен стук падающих кирпичей и железа и звон разбитого стекла.

Опять стреляют.

Он говорит это очень спокойно и деловито.

Негодяи!

Он говорит это злобно и взволнованно.

Бриджес, душа моя, откройте-ка окна. Стекол в Мадриде нет, а скоро зима.

Вы будете снимать надпись?

Дороти подходит к двери и снимает надпись, вытаскивая кнопки пилочкой для ногтей. Она отдает листок Аните.

Возьмите себе. И кнопки берите.

Дороти подходит к выключателю и гасит свет. Затем открывает оба окна. Раздается звук, похожий на аккорд гигантского банджо, и приближающийся гул, словно налетает поезд метро или надземки. Затем снова оглушительный грохот, и сыплются осколки стекла.

Вы хороший camarada.

Нет, но я бы хотела быть хорошим camarada.

Вы для меня о'кей.

Они стоят рядом в полосе света, падающей из коридора через открытую дверь.

Если бы окна были закрыты, все стекла разбились бы от сотрясения. Слышно, как вылетают снаряды. Подождем следующего.

Какая мерзость, эти ночные обстрелы.

Сколько длился последний?

Больше часа.

Дороти, мы идем подвал?

Снова аккорд гигантского банджо — с минуту тишина, затем громкий нарастающий гул, на этот раз гораздо ближе, затем оглушительный взрыв, и комната наполняется дымом и кирпичной пылью.

К черту! Я иду вниз.

Эта комната очень удачно расположена. Серьезно. Я не шучу. С улицы я вам показал бы.

Я, пожалуй, останусь здесь. Не все ли равно, где дожидаться?

Camaradas, no hay luz!

Он говорит эти слова громко и почти пророчески, стоя посреди комнаты и широко раскинув руки.

Он говорит, что света нет. Знаете, этот чудак становится страшен. Что-то вроде электрифицированного греческого хора.

Я уйду отсюда.

Тогда будь добр, милый, возьми с собой Аниту и монтера.

Идемте.

Они уходят.

Опять раздается взрыв, на этот раз нешуточный.

(стоит рядом с Филипом и прислушивается к грохоту и звону, последовавшему за взрывом). Филип, здесь в самом деле безопасно?

Здесь не хуже и не лучше, чем в любом другом месте. Серьезно. Безопасно — не совсем то слово; но в наше время безопасность как-то не в ходу.

С вами мне не страшно.

Постарайтесь перескочить через эту стадию. Это самая ужасная.

Ничего не могу поделать.

А вы постарайтесь. Будьте умницей. (Подходит к патефону и ставит мазурку Шопена си-минор op. 33 № 4.)

Они слушают мазурку, освещенные отблеском рефлектора.

Жидковато и очень старомодно, но все-таки очень красиво.

Раздается грохот орудий с горы Гарабитас. Снаряд разрывается на улице за окном, окно ярко освещается.

Ой, милый, милый, милый.

(поддерживая ее). Не можете ли вы называть меня иначе? Вы при мне стольких людей так называли.

Слышны гудки санитарной машины. Потом, в наступившей тишине, опять звучит мазурка.

Занавес

Сцена 3

Номера 109 и 110 в отеле «Флорида». Окна раскрыты, и в них льется солнечный свет. В середине стены, разделяющей оба номера, — дверь, завешанная с одной стороны большим военным плакатом, так что, когда она отворяется, проход остается закрытым. Но отворять дверь плакат не мешает. Сейчас она отворена, и плакат образует нечто вроде бумажного щита между обеими комнатами. Он фута на два не доходит до полу. На кровати в номере 109 спит Дороти Бриджес. На кровати в номере 110 сидит Филип Ролингс и смотрит в окно. С улицы доносится голос газетчика, выкрикивающего названия утренних выпусков: «El Sol»! Libertad»! «El ABC de Hoy»! Слышен гудок проезжающей машины, затем где-то вдалеке тарахтит пулемет. Филип снимает телефонную трубку.

Пришлите, пожалуйста, утренние газеты. Да. Все, какие есть.

Он смотрит по сторонам, потом в окно. Потом оглядывается на висящий на дверях плакат, сквозь который просвечивает утреннее солнце.