Фридрих Горенштейн - На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного Страница 72

Поссевино. Баторий склонен, благодаря вмешательству папы, к большим уступкам. И потому прошу тебя, царь, сделать со своей стороны шаг в том же направлении.

Иван. Я уж сделал такой шаг, и не один, выставив очень определенный прожект, выработанный вместе с наследником престола. Я предлагаю Баторию удержать за собой завоеванные литовцами ливонские города, но уступить Москве назад Великие Луки, Невель, Заволочь, Холм и псковские пригороды, забранные королем. На сей основе я готов отправить послов при непременном условии, что посредником будешь ты, папский посол Антоний, ибо ты мне по душе. Ты гибок и вкрадчив, красноречив и лукав.

Поссевино. Благодарю тебя, государь, но задача моя довольно сложна, и положение необычайно трудно: обе стороны не доверяют мне, не соглашаются открывать мне свои условия, и каждый рассчитывает на стесненные обстоятельства противника, готовый затягивать переговоры.

Иван. Ответ, данный тебе, римскому легату, на мирное предложение, весьма определенный. Шесть придворных назначены ответить тебе, и каждому из них дан особый наказ. Каждый из них касается только одного пункта вопроса. Починайте говорить.

Нагой. Как ты повелел, государь, я, Афанасий Нагой, коснусь лишь лиги против турок, на которой настаивает папа. Тут для нас печальный пример Византии: разве не тотчас по Флорентийской унии неверные басурмане погубили Византию, потерявшую свою веру и свой дух?

Поссевино. Такое случилось потому, что слишком поздно соединилась отпавшая ветвь от христианства и уж к тому времени засохла. Христианские государи должны воевать вместе против неверных, быть во всеобщем ополчении против турок.

Нагой. Запад, особо католический, давно Россию против турка правит. Сам же с туркой ведет тайные переговоры.

Иван. Папа твой уложил, что одна вера – греческая и латинская, а паны церкви в Ливонии разрушают и отводят людей от греческой веры к латинской.

Поссевино. Мой секретарь говорит, что и русские в чужой земле Ливонской разрушали латинские церкви.

Иван (сердито). Литва и вся Лифляндская земля ваша ли? Наша прикладная отчина, как у поляков Пруссия. И опричь немцев, которые ратью издавна то под Вильно, то под Гданьск ходили, Ливония мне, государю своему, была верна.

Годунов. В грамоте будем цепко отстаивать обозначение Ливонии отчиной нашего царя. Таков пункт, мне назначенный. Надобно записать во имя мира: сию отчину царь московский добровольно уступает чужому властителю. Прежде прочего уступит Ригу и Курляндию.

Поссевино. Уж такой пункт Баторий не согласится принять, чтоб так ввести в договор уступку Риги и Курляндии, которые никогда не находились в обладании Москвы. Мне известно, что искусство московских дипломатов во многом направлено на формальности, которым дипломатия восточнорусского двора всегда придавала большое значение, но на Западе такое не принято. И Баторий не согласится, как бы цепко вы ни отстаивали обозначение Ливонии отчиной царя.

Иван. Папы должны тому способствовать, и о том особый договор с папой. Говори ты, Щелкалов.

Щелкалов. Посол наш Истома Шевригин доносит из Рима о расточаемых ему почестях, о соглашении папской курии поддержать Россию в ее споре с Польшей.

Поссевино. Государь, многое из того, что доносит Шевригин, неверно. При дворе Ватикана он произвел дурное впечатление как варвар и невежда и даже прозван был Иванушка-дурачок. Этот невежественный московит не знает, что Венеция – самостоятельное государство, а вовсе не часть папских владений. Он не интересуется чудесами искусства, которыми папский двор дружественно готов одарить тебя, царя, и твое посольство; венецианскому послу говорил о возможных торговых связях, которые довольно неопределенны, о пути водой через Каспийское море и Волгу. Более того, излишней болтовней он дает понять об отчаянном положении своего государя.

Иван. Щелкалов, отчего Посольский приказ послал сего неуча царским гонцом?

Щелкалов. Государь, сему варвару и неучу, твоему русскому гонцу, удалось создать сближение между Москвой и Римом, невзирая на сложную дипломатическую игру и интриги Польши. Пример сему – отправка в Москву самого иезуита Поссевино и заключение почетного для тебя, государь, мира. А уместно ли вообще смеяться над незнакомством Шевригина с политической картой Италии? Ну а при папском дворе многие ли ясно представляют себе, где находится Псков, на какой реке стоит Москва да в какое море впадает Волга? Да в послании папа Григорий Тринадцатый передает привет царице Анастасии, умершей двадцать лет назад до того. Про тяжкое положение в Ливонии известно и без Шевригина. Он же, говоря правдиво, укрепляет доверие к себе.

Поссевино. С тем можно согласиться. Государь, в персоне короля Батория мне приходится склонять к миру счастливого победителя. Положение Пскова отчаянное, и то известно всем. Подход подкрепления к осаждающим приведет к предстоящему неминуемому падению крепости.

Иван. Я, царь, осведомлен и помимо тебя, иезуита, о состоянии Пскова и польской армии. Потому я, царь Иван, законный владетель отчины моей, отказываюсь от Ливонии. Цель, к которой стремился в этом походе Баторий, достигнута им. Поэтому пора уж между христианскими государствами прекратить кровопролитие.

Царевич Иван. Батюшка, не возлагаешь ли ты слишком большие надежды на иезуита, склоняя голову перед победителем, признавая силу Батория и его шведского союзника?

Иван. Иван-сын, дело идет о мире, который ныне крайне потребен России, оттого я намерен отправить послов.

Поссевино. Государь, однако требования твои на этот раз должны быть скромнее, если ты желаешь моего посредничества. Сущность всякого посредничества – уговорить сильнейшего, сила же, несомненно, на стороне поляков. Потому прежде прочего надобно окончить споры из-за двинских крепостей. О Полоцке же речи не поднимай, поскольку Полоцк ты уступаешь молчаливо.

Пушкин. Пункт о крепостях поручен государем мне, послу цареву Пушкину. Будем упорно спорить о двинских крепостях, особенно добиваться отдачи назад взятого Баторием Себежа – крепости, господствовавшей над входом в долину реки Великой.

Поссевино. Баторий на то не согласится, ибо та крепость в свое время выстроена в качестве передового моста для наступления на Вильно. Однако как посредник я мог бы поднять этот вопрос, если за Себеж предложить отдать Баторию Вележ. А если вы, послы, боитесь гнева царя, то я готов отдать за вас свою голову.

Пушкин. Нет, если б каждый из нас имел десять голов, то царь с нас приказал бы снять все те головы за такое попустительство. Так ли, государь милостивый? Государь, надобно цепко отстаивать наши интересы и зорко следить, чтоб Польша не заявила потом своих претензий на территории и города, завоеванные ныне шведами.

Иван. Хорошо говоришь, Пушкин. Я, царь, отвергаю ультиматум Батория, возвращаюсь к прежним условиям: не хочу довольствоваться четырьмя ливонскими городами, требую еще тридцать шесть, включая Себеж.

Поссевино. Я, посланник папы, пытаюсь выступить посредником, но не могу разрешить конфликт более выгодно для слабейшего, положение которого ныне безнадежно.

Пушкин. Самый приезд папского посла к московскому двору перед началом осады Пскова показывает государю нашему, Ивану Четвертому, что положение его далеко не безнадежно.

Поссевино. Государь, твои послы теперь стали внезапно настолько неуступчивы, насколько были сговорчивы недавно. Почему ты, царь, изменил свое предложение?

Иван. Ответь, Пушкин!

Пушкин. Новый Завет уничтожил Ветхий. Польский король отверг первые предложения. Теперь царь сделал другие и к ним ничего не прибавил. Видишь сию соломинку, которую я небрежно меж пальцев держу? Надежда Батория не прочнее ее.

Поссевино. При таком высокомерном ответе мне нечего делать как посреднику. Баторий к таким переговорам расположен не будет и продолжит осаду.

Иван. Чем недоволен Баторий? Я уступаю всю Ливонию, кроме городов в долине реки Вележ да Малых Лук, при этом ставлю лишь условие: в мирных грамотах не писать имени короля шведского.

Поссевино. Желая мира, я сообщу о том королю Баторию.

Иван. Сообщи также о немедленном прекращении осады Пскова. В войне, исход которой зависит от осады, переговоры, ведущиеся под огнем орудий осаждающих, есть один из видов капитуляции. Мы на капитуляцию не согласны, готовы лишь с честью выйти из борьбы.

Верещагин. Государь милостивый, я, дьяк Басенок Верещагин, про честь государеву твою сказать хочу. В договорной грамоте, переданной нам от польско-литовского двора, ты прописан не царем, а лишь великим князем.