Юлия Друнина - Мир под оливами Страница 7

НАДЕЖДА ДУРОВА И ЗИЗИ

Еще в ушах свистящий ветер сечи,Еще больна горячкой боя ты,Но снова чуть познабливает плечиОт позабытой бальной наготы.

Любезные неискренние лица —Где полк, где настоящие друзья?Тоска ли, дым в твоих глазах клубится?..Но улыбнись, кавалерист–девица:Гусару киснуть на балу нельзя!

И вот плывешь ты в туфельках парчовых,Как будто бы не на твоем векуЛетели села в заревах багровыхИ умирали кони на скаку.

Похоже, ты анахронизмом стала —Двенадцатый уже не моден год…А вот сама Зизи, царица бала,К роялю перси пышные несет.

Она пищит — жеманная кривляка,Одни рулады, капли чувства нет!Такая бы не только что в атаку,Сестрою не пошла бы в лазарет.Играет бюстом — нынче модно это —И вызывает одобрение, света.

Ей, в декольте уставив глаз прицел,Подвыпивший бормочет офицер:— Есть родинка у ней, ну, просто чудо!— Шалун, сие вы знаете откуда?— А я скажу, коль нет ушей у стен,Ей ныне покровительствует Н.!— Сам Н.? Но у нее ведь с М. роман! —…В твоих глазах — тоска ли, дым, туман?Ты, болтовне несносной этой внемля,Вдруг почему–то увидала вновь,Как падает на вздыбленную землюПорубанная первая любовь —Она была и первой и последней…Уйти бы в полк, не слушать эти бредни!Но ничего не может повториться,На поле чести вечно спят друзья…Играет голосом и персями певица,Собою упоенная девица,Писклявый ротик ей заткнуть нельзя…

Как тяжко в легких туфельках парчовых!А может, впрямь не на твоем векуЛетели села в заревах багровыхИ умирали кони на скаку?

Как тяжко в легких туфельках парчовых!..

ПАМЯТИ КЛАРЫ ДАВИДЮК

В июне 1944-го была принята последняя радиограмма Смирной — радистки Кима: «Следуем программе…» Под именем Кима в немецком тылу работал советский разведчик Кузьма Гнедаш, под именем Смирной — Клара Давидюк, москвичка с Новобасманной улицы.

ПРОЛОГ 

Я в году родилась том самом,Что и Клара.Сто лет назадНас возили на санках мамыВ скромный Баумановский сад.

От вокзалов тянуло чадом,Вдаль гудок паровозный звал,Мы и жили почти что рядом,Разделял нас один квартал.

В том московском районе старомКаждый домик мне был знаком.На Басманную часто, Клара,Я ходила за молоком.

Ты напротив жила молочной,Мы встречались не раз, не пять.Если б знала я! Если б!..Впрочем,Что тогда я могла бы знать?..

НАЧАЛО 

Застенчивость. Тургеневские косы.Влюбленность в книги, звезды, тишину.Но отрочество поездом с откосаВдруг покатилось с грохотом в войну.

«Не уходи!» — напрасно просят дома...Такая беззащитная на вид,В толпе других девчонок у райкомаТургеневская девушка стоит.

И здесь тебя я видела, наверно,Да вот запомнить было ни к чему.Крутился времени жестокий жернов,Шла школьница к бессмертью своему.

На нежных скулах отсветы пожара,Одно желанье — поскорее в бой.Вошла к секретарю райкома КлараИ принесла шестнадцать лет с собой.

И секретарь глядит, скрывая жалость:«Ребенок. И веснушки на носу...»Москва. Райком. Так это начиналось,А в белорусском кончилось лесу.

КОНЕЦ

Предсказывая близкую победу,Уже салюты над Москвой гремят,А здесь идут каратели по следу,Вот-вот в ловушку попадет отряд.Такое было много раз и ране —Не первый день в лесу товарищ Ким.Но он сейчас шальною пулей ранен,Ему не встать с ранением таким.«Всем уходить!» — приказ исполнят Кима,И только ты не выполнишь приказ,И будешь в первый раз неумолима,И будешь ты такой в последний раз.Ким все поймет, но, зажимая рану,Еще попросит: «Клара, уходи!»Сжав зубы, девушка с пустым наганом,Бледнея, припадет к его груди.Потом, уже нездешними глазамиВзглянув в его нездешнее лицо,Пошлет в эфир: «Мы следуем программе...»И у гранаты выдернет кольцо...

ГОЛОС КЛАРЫ

Клару Давидюк и Кузьму Гнедаша похоронили вместе — в центре белорусского города Слоним.

Никогда и никтоРазлучить насДруг с другомНе сможет.Нас война повенчалаВ солдатской могиле одной.Кто за право быть вместеПлатил в этом мире дороже?За него заплатили мыСамой высокой ценой.

Каждый год по веснеК нам сбегаются маки, алея,Полыхают тюльпаны,Пионы сгорают дотла.…Ни о чем не жалею,Нет, я ни о чем не жалею —Я счастливой была,Я счастливою, мама, была!

ЭПИЛОГ

Уже смягчили боль десятилетья,Лишь на Басманной так же плачет мать.Шумят за окнами чужие дети,Фронтовики приходят помолчать.

Еще доски мемориальной нету…И все ж, пробившись через толщу лет,Вдруг вспыхнуло звездою имя этоИ в душах яркий прочертило след.

А я бессонной вспоминаю ночью,Что мы встречались — и не раз, не пять.Когда бы знала я тогда!..Но, впрочем,Что я тогда могла о Кларе знать?

ПРОЩАНИЕ

Тихо плакали флейты,Рыдали валторны,Дирижеру, что Смертью зовется,Покорны.И хотелось вдове,Чтоб они замолчали, —Тот, кого провожали,Не сдался б печали.(Он войну начиналВ сорок первом, комбатом,Он комдивом закончил ееВ сорок пятом.)Он бы крикнул, коль мог:— Выше голову, черти!Музыканты! Не надоПодыгрывать смерти!Для чего мнеРапсодии мрачные ваши?Вы играйте, солдаты,Походные марши!

Тихо плакали флейты,Рыдали валторны,Подошла очень бледнаяЖенщина в черном.Все дрожали, дрожалиПрипухшие губы,Все рыдали, рыдалиВоенные трубы.И вдова на нееДолгим взглядом взглянула:Да, конечно же,Эти высокие скулы!Ах, комдив! Как хранил онПоблекшее фотоТонкошеей девчонки,Связистки из роты.Освещал ее отблескНедавнего бояИли, может быть, свет,Что зовется любовью.Погасить этот светНе сумела усталость…Фотография! Только онаИ осталась.Та, что дни отступленьяДелила с комбатом,От комдива в победномУшла сорок пятом,Потому что сказало ейУмное сердце:Никуда он не сможетОт прошлого деться —О жене затоскует,О маленьком сыне…С той поры не видалаКомдива доныне.И встречала восходы,Провожала закатыВсе одна да одна —В том война виновата…Долго снились комдивуПрипухшие губы,Снилась шейка,Натертая воротом грубым,И улыбка,И скулы высокие эти…Ах, комдив! Нет без горечиСчастья на свете!..А жена никогдаНи о чем не спросила,Потому что таилась в нейУмная сила,Потому что былаДобротою богата,Потому что во всемЛишь война виновата…

Чутко замерли флейты,Застыли валторны,И молчали, потупясь,Две женщины в черном.Только громко и больноДва сердца стучалиВ исступленной печали,Во вдовьей печали…

КОНИ