Владислав Ходасевич - Стихотворения Страница 15

Порок и смерть

Порок и смерть! Какой соблазн горитИ сколько нег вздыхает в слове малом!Пророк и смерть язвят единым жалом,И только тот их язвы убежит,Кто тайное хранит на сердце слово —Утешный ключ от бытия иного.

Элегия

Деревья Кронверкского садаПод ветром буйно шелестят.Душа взыграла. Ей не надоНи утешений, ни услад.

Глядит бесстрашными очамиВ тысячелетия свои,Летит широкими крыламиВ огнекрылатые рои.

Там всё огромно и певуче,И арфа в каждой есть руке,И с духом дух, как туча с тучей,Гремят на чудном языке.

Моя изгнанница вступаетВ родное, древнее жильеИ страшным братьям заявляетРавенство гордое свое.

И навсегда уж ей не надоТого, кто под косым дождемВ аллеях Кронверкского садаБредет в ничтожестве своем.

И не понять мне бедным слухомИ косным не постичь умом,Каким она там будет духом,В каком раю, в аду каком.

На тускнеющие шпили,На верхи автомобилей,На железо старых стрехНалипает первый снег.

Много раз я это видел,А потом возненавидел,Но сегодня тот же видНовым чем-то веселит.

Это сам я в год минувший,В Божьи бездны соскользнувший,Пересоздал навсегдаМир, державшийся года.

И вот в этом мире новом,Напряженном и суровом,Нынче выпал первый снег…Не такой он, как у всех.

Март

Размякло, и раскисло, и размокло.От сырости так тяжело вздохнуть.Мы в тротуары смотримся, как в стекла,Мы смотрим в небо — в небе дождь и муть…

Не чудно ли? В затоптанном и низкомСвой горний лик мы нынче обрели,А там, на небе, близком, слишком близком,Все только то, что есть и у земли.

Старым снам затерян сонник.Все равно — сбылись иль нет.Ночью сядь на подоконник —Посмотри на тусклый свет.

Ничего, что так туманныНебеса и времена:Угадай-ка постоянныйВид из нашего окна.

Вспомни все, что так недавноВеселило сердце нам;Невский вдаль уходит плавно,Небо клонится к домам;

Смотрит серый, вековечныйКупол храма в купол звезд,И на нем — шестиконечный,Нам сейчас незримый крест.

Не верю в красоту земнуюИ здешней правды не хочу.И ту, которую целую,Простому счастью не учу.

По нежной плоти человечьейМой нож проводит алый жгут:Пусть мной целованные плечиОпять крылами прорастут.

Друзья, друзья! Быть может, скоро —И не во сне, а наяву —Я нить пустого разговораДля всех нежданно оборву

И, повинуясь только звукуДуши, запевшей, как смычок,Вдруг подниму на воздух руку,И затрепещет в ней цветок,

И я увижу и откроюЦветочный мир, цветочный путь,—О, если бы и вы со мноюМогли туда перешагнуть!

Улика

Была туманной и безвестной,Мерцала в лунной вышине,Но воплощенной и телеснойТеперь являться стала мне.

И вот — среди беседы чиннойЯ вдруг с растерянным лицомСнимаю волос, тонкий, длинный,Забытый на плече моем.

Тут гость из-за стакана чаюХитро косится на меня.А я смотрю и понимаю,Тихонько ложечкой звеня:

Блажен, кто завлечен мечтоюВ безвыходный, дремучий сонИ там внезапно сам собоюВ нездешнем счастье уличен.

Покрова Майи потаеннойНе приподнять моей руке,Но чуден мир, отображенныйВ твоем расширенном зрачке.

Там в непостижном сочетаньеЛюбовь и улица даны:Огня эфирного пыланьеИ просто — таянье весны.

Там светлый космос возникаетПод зыбким пологом ресниц.Он кружится и расцветаетЗвездой велосипедных спиц.

Большие флаги над эстрадой,Сидят пожарные, трубя.Закрой глаза и падай, падай,Как навзничь — в самого себя.

День, раздраженный трубным ревом,Небес раздвинутую синьЗаворожи единым словом,Одним движеньем отодвинь.

И, закатив глаза под веки,Движенье крови затая,Вдохни минувший сумрак некий,Утробный сумрак бытия.

Как всадник на горбах верблюда,Назад в истоме откачнись,Замри — или умри отсюда,В давно забытое родись.

И с обновленною отрадой,Как бы мираж в пустыне сей,Увидишь флаги над эстрадой,Услышишь трубы трубачей.

Гляжу на грубые ремесла,Но знаю твердо: мы в раю…Простой рыбак бросает веслаИ ржавый якорь на скамью.

Потом с товарищем толкаетЛадью тяжелую с песковИ против солнца уплываетДалеко на вечерний лов.

И там, куда смотреть нам больно,Где плещут волны в небосклон,Высокий парус трехугольныйЛегко развертывает он.

Тогда встает в дали далекойРозовоперое крыло.Ты скажешь: ангел там высокийСтупил на воды тяжело.

И непоспешными стопамиДругие подошли к нему,Шатая плавными крыламиМорскую дымчатую тьму.

Клубятся облака густые,Дозором ангелы встают,—И кто поверит, что простыеТам сети и ладьи плывут?

Ни жить, ни петь почти не стоит:В непрочной грубости живем.Портной тачает, плотник строит:Швы расползутся, рухнет дом.

И лишь порой сквозь это тленьеВдруг умиленно слышу яВ нем заключенное биеньеСовсем иного бытия.

Так, провождая жизни скуку,Любовно женщина кладетСвою взволнованную рукуНа грузно пухнущий живот.

Баллада

Сижу, освещаемый сверху,Я в комнате круглой моей.Смотрю в штукатурное небоНа солнце в шестнадцать свечей.

Кругом — освещенные тоже,И стулья, и стол, и кровать.Сижу — и в смущенье не знаю,Куда бы мне руки девать.

Морозные белые пальмы,На стеклах беззвучно цветут.Часы с металлическим шумомВ жилетном кармане идут.

О, косная, нищая скудостьБезвыходной жизни моей!Кому мне поведать, как жалкоСебя и всех этих вещей?

И я начинаю качаться,Колени обнявши свои,И вдруг начинаю стихамиС собой говорить в забытьи.

Бессвязные, страстные речи!Нельзя в них понять ничего,Но звуки правдивее смысла,И слово сильнее всего.

И музыка, музыка, музыкаВплетается в пенье мое,И узкое, узкое, узкоеПронзает меня лезвие.

Я сам над собой вырастаю,Над мертвым встаю бытием,Стопами в подземное пламя,В текучие звезды челом.

И вижу большими глазами —Глазами, быть может, змеи,—Как пению дикому внемлютНесчастные вещи мои.

И в плавный, вращательный танецВся комната мерно идет,И кто-то тяжелую лируМне в руки сквозь ветер дает.

И нет штукатурного небаИ солнца в шестнадцать свечей:На гладкие черные скалыСтопы опирает — Орфей.

<Дополнения>