Николай Туроверов - «Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы Страница 17

«Опять гроза! Какие грозы…»

Опять гроза! Какие грозыУ нас с тобою на пути!И зацветающие розыНе успевают расцвести.Опять над нашим бедным садом,Где должен встретиться с тобой,Гроза кипит дождем и градом,Гуляет ветер ледяной.

«Было их с урядником тринадцать…»

Было их с урядником тринадцать ―Молодых безусых казаков.Полк ушел. Куда теперь деватьсяСредь оледенелых берегов?Стынут люди, кони тоже стынут,Веет смертью из морских пучин…Но шепнул Господь на ухо Сыну:Что глядишь, Мой Милосердный Сын?Сын тогда простер над ними ризу,А под ризой белоснежный мех,И все гуще, все крупнее книзуЗакружился над разъездом снег.Ветер стих. Повеяло покоем.И, доверясь голубым снегам,Весь разъезд добрался конным строем,Без потери к райским берегам.

«Мне снился потрясенный лес…»

Мне снился потрясенный лесУбийством белочки-беглянки;Он, как толпа, шумел окрестЗаросшей ельником полянки.И я услышал ― в первый раз ―Под общий ропот возмущеньяДубов взволнованный рассказО совершенном преступленье,И я увидел, как листваС листвою в ужасе шепталась,И ближней елки головаНад мертвой белочкой склонялась.

Москва

Петру Кумшацкому

Заносы. Сугробы. Замерзшие глыбыСползающих с кровель снегов.Цепные медведи вставали на дыбы,Ревели от холодов.У Темных, у Грозных, у ОкаянныхЗа шерстью не видно лица:Иваны, Иваны и снова Иваны,И нет тем Иванам конца.До белого блеска сносилась верига.На улицах снежная муть.Татарское иго ― Московское иго:Одна белоглазая чудь!Что было однажды, повторится снова,Но неповторна тоска.На плаху, на плаху детей Годунова:Москва ударяет с носка!Пылает кострами Замоскворечье,Раскинулся дым по базам,Сожгли Аввакума, затеплили свечи:Москва не поверит слезам!Москва никому не поверит на слово,Навек прокляла казаков,И выпила черную кровь ПугачеваИ Разина алую кровь.Метели все злее. Завалены крыши.Москва потонула в снегах.Но чьи это души, все выше и вышеПлывут над Москвой в небесах?В теплицах цветут басурманские розы,На улицах ― снежная муть.Толстой ― босиком, на машине МорозовСвершили положенный путь.Цыганские песни. Пожары на Пресне.А вот ― и семнадцатый год.Все выше и выше, просторней, чудеснейДуши обреченный полет.По небу полуночи… Черное небо,А хлеб еще неба черней.И шепотом, шепотом: корочку хлебаДля беспризорных детей.Но как при Иванах, при Темных, при ГрозныхМолитвам не внемлет земля.По небу полуночи… Красные звездыМерцают на башнях Кремля.

«Як помру я…»

«Як помру я»

Не с сложенными на груди, а с распростертыми руками,готовыми обнять весь мир, похороните вы меня.И не в гробу, не в тесной домовине, не в яме,вырытой среди чужих могил, а где-нибудь в степипоближе к Дону; к моей станице, к старому Черкасску,на уцелевшей целине, меня в походной форме положитеродного Атаманского полка.Кушак на мне потуже затяните, чтоб грудь поднялась,будто бы для вздоха о том, что все на свете хорошо…И сыпьте землю, не жалея: земля к земле и к праху прах!Мне положите в головах все то, что я писал когда-то, ―чем жил во сне и грезил наяву…И крест из камня дикого поставьте,курганчик новый крепко утоптав, чтоб Дон,разлившись полою водою, его не смыл, а только напоил.И по весне на нем веселым цветом начнет цвестилазоревый цветок, приляжет отдохнуть,уставший от скитаний, бездомный чабрецовый ветерок.

Треббия

Увозили раненых. УбитыхЗарывали наспех. БивуакБыл в кострах. У придорожного корытаДвух коней поил седой казак.Кони пили жадно. Над полямиСвет стоял вечерний, золотой.Дым стоял над русскими кострами,Горький дым в долине голубой.Треббия. Италия. Из чашкиЩи хлебал неспешно старичок,В пропотевшей бязевой рубашке,Бросив полотенце на плечо.Треббия. Италия. А где-тоЕсть Кончанское ― родительский порог.Нет конца, и края нет у светаДля солдатских полусбитых ног.Нет суровее солдатских разговоров:Об увечьях и о смерти, наконец.― Александр Васильевич СуворовНе фельдмаршал, а родной отец.

«Ветер был такой ужасный…»

Ветер был такой ужасный,Что, казалось, все деревьяБудут вырваны с корнями,В поднебесье улетят,Где дымился темно-красный,В тучах с медными краями,Разгораясь постепенноУжасающий закат.И, казалось, что на светеНикогда уже не будетЯсных дней, ночей спокойных,Жизни мирной и простой, ―Будет только этот ветер,Тучи в огненной полуде,Да осенний лес шумящий,С облетевшею листвой.

«Никто нас не вспомнит, о нас не потужит…»

Никто нас не вспомнит, о нас не потужит;Неспешной водой протекают года.И было нам плохо, и станет нам хуже, ―Покоя не будет нигде, никогда.Да мы и не ищем спокойного года,Да нам и не нужен покой:Свобода еще с Ледяного походаДля нас неразлучна с бедой.

«Бог спас деревню от беды!..»

Бог спас деревню от беды!Поля завалены снопами,Стоят счастливые сады,Отягощенные плодами.Теперь ничто им не грозит ―Ни град, ни засуха, ни ветер,И синева легко сквозитСквозь листья…                              Маленькие детиСпешат веселою гурьбойТуда, где опадают сливы,Они счастливы, Боже мой,По настоящему счастливы,Как день воскресный без забот,Как звон пчелы, домой летящей,Как этой ласточки полет,Такой воздушный и скользящий.

«Любезны мне пчела и муравей…»

Любезны мне пчела и муравей ―Бог знает, кто из них трудолюбивей, ―И праздный полуночник-соловей,И ворон-вор, гуляющий по ниве.

Лежу в траве. Гляжу ― не нагляжусьНа облака, на небо голубое,Родное, недалекое ― такое,Что, кажется, рукой его коснусь.

«Поскупей на слова, посуровей…»

Поскупей на слова, посуровей;Но нежней и сердечней втайне,Не боясь ни смерти, ни крови,Ни в жизни, ни на войне.Короче, как можно короче,В стихах о себе, о судьбе.Но всецело: и дни, и ночи ―О тебе, о тебе, о тебе.

«Казалось бы: пора и на покой…»