Владимир Набоков - Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме Страница 19

(К дочке, вошедшей с вином.)

                        Ставь сюда, Джульетта.Так. Пейте, сударь. Солнце, — не вино!

(чокается)

За ваше… Эх, душистое какое!И дочь у вас — хорошая… Джульетта,душа, где твой Ромео?

(смеется)

                                  Что такое —«Ромео»?

            Так… Она сама узнаеткогда-нибудь…

                     Вы дедушку видали?

Нет, не видал.

                     Он — добрый…

(к жене)

                                         Где он, кстати?

Спит у себя — и чмокает во сне,как малое дитя…

                        Он очень стар —ваш дедушка?

                        Лет семьдесят, пожалуй…Не знаем мы…

                     Ведь он нам не родня:мы дедушкой его прозвали сами.

Он — ласковый…

                        Но кто же он?

                                            Да то-тооно и есть, что мы не знаем… Как-то,минувшею весною, появилсяв деревне старец, — видно, издалека.Он имени не помнил своего,на все вопросы робко улыбался…Его сюда Джульетта привела.Мы накормили, напоили старца:он ворковал, облизывался, жмурясь,мне руку мял с блаженною ужимкой, —а толку никакого: видно, разумв нем облысел… Его мы у себяоставили, — Джульетта упросила…И то сказать: он неженка, сластена…Недешево обходится он нам.

Не надо, муж, — он — старенький…

                                                 Да что же, —я ничего… так, — к слову… Пейте, сударь!

Спасибо, пью; спасибо… Впрочем, скородомой пора… Вот дождь… Земля-то вашазадышит!

             Слава Богу! Только этоодна игра — не дождь. Глядите, солнцеуж сквозь него проблескивает… эх!..

Дым золотой… Как славно!

                                        Вот вы, сударь,любуетесь — а нам-то каково?Ведь мы — земля. Все думы наши — думысамой земли… Мы чувствуем, не глядя,как набухает семя в борозде,как тяжелеет плод… Когда от знояземля горит и трескается, — так жеу нас ладони трескаются, сударь!А дождь пойдет — мы слушаем тревожно —и молим про себя: «Шум, свежий шум,не перейди в постукиванье града!..»И если этот прыгающий стукоб наши подоконники раздастся, —тогда, тогда мы затыкаем уши,лицо в подушки прячем, — словно трусыпри перестрелке дальней! Да — немалоу нас тревог… Недавно вот, — на грушечервь завелся — большущий, в бородавках,зеленый черт! А то — холодной сыпьютля облепит молоденькую ветвь…Вот и крутись!

                     Зато какая гордостьдля вас, какая радость, — получатьрумяное, душистое спасибодеревьев ваших!

                         Дедушка — вот тоже —прилежно ждет каких-то откровений,прикладывая ухо то к коре,то к лепестку… Мне кажется, — он верит,что души мертвых в лилиях, в черешняхпотом живут.

                   Не прочь я был бы с нимпотолковать… люблю я этих нежныхюродивых…

                Как погляжу на вас —мне ваших лет не высчитать. Как будтоне молоды, а вместе с тем… не знаю…

А ну прикиньте, угадайте.

                                        Мирновы прожили, должно быть. Ни морщинкина вашем лбу…

                        Какое — мирно!

(Смеется.)

                                                Если бвсе записать… Подчас я сам не верюв свое былое! От него пьянею,как вот — от вашего вина. Я пилиз чаши жизни залпами такими,такими… Ну и смерть порой толкалапод локоть… Вот, — хотите вы послушатьрассказ о том, как летом, в девяностовтором году, в Лионе, господинде Мэриваль, — аристократ, изменник,и прочее, и прочее — спасен былу самой гильотины?

                             Расскажите,мы слушаем…

                    Мне было двадцать летв тот буйный год. Громами Трибуналая к смерти был приговорен, — за то ли,что пудрил волосы{119}, иль за приставкупред именем моим, — не знаю: мало льза что тогда казнили… В тот же вечерна эшафот я должен был явиться, —при факелах… Палач был, кстати, ловкий,старательный: художник, — не палач.Он своему парижскому кузенувсе подражал, — великому Самсону{120}:такую же тележку он завел,и головы отхваченные — так жераскачивал, за волосы подняв…

Вот он меня повез. Уже стемнело,вдоль черных улиц зажигались окнаи фонари. Спиною к ветру сидяв тележке тряской и держась за грядкизастывшими руками, думал я, —о чем? — да все о пустяках каких-то, —о том, что вот — платка не взял с собою,о том, что спутник мой — палач — похожна лекаря почтенного… Недолгомы ехали. Последний поворот —и распахнулась площадь, посрединезловеще озаренная… И вот,когда палач, с какой-то виноватойучтивостью, помог мне слезть с тележки —и понял я, что кончен, кончен путь,тогда-то страх схватил меня под горло…

И сумрачное уханье толпы, —глумящейся, быть может, (я не слышал), —движенье конских крупов, копья, ветер,чад факелов пылающих — все этокак сон пошло, и я одно лишь видел,одно: там, там, высоко в черном небе,стальным крылом косой тяжелый ножмеж двух столбов висел, упасть готовый,и лезвие, летучий блеск ловя,уже как будто вспыхивало кровью!

И на помост, под гул толпы далекой,я стал всходить — и каждая ступеньпо-разному скрипела. Молча снялис меня камзол и ворот до лопатокразрезали… Доска была, — что моствзведенный: к ней — я знал — меня привяжут,опустят мост, со стуком вниз качнусь,между столбов ошейник деревянныйменя захлопнет, — и тогда, тогда-тосмерть, с грохотом мгновенным, ухнет сверху!

И вот не мог я проглотить слюну,предчувствием ломило мне затылок,в висках гремело, разрывалась грудьот трепета и топота тугого, —но, кажется, я с виду был спокоен…

О, я кричала бы, рвалась бы, — крикомпощады я добилась бы… Но как же,но как же вы спаслись?

                                  Случилось чудо…Стоял я, значит, на помосте. Рукеще мне не закручивали. Ветермне плечи леденил… Палач веревкукакую-то распутывал. Вдруг — крик:«Пожар!» — и в тот же миг всплеснуло пламяиз-за перил, и в тот же миг шаталисьмы с палачом, боролись на краюплощадки… Треск, — в лицо пахнуло жаром,рука, меня хватавшая, разжалась, —куда-то падал я, кого-то сшиб,нырнул, скользнул в потоки дыма, в бурюдыбящихся коней, людей бегущих, —«Пожар! пожар!» — все тот же бился крик,захлебывающийся и блаженный!А я уже был далеко! Лишь разя оглянулся на бегу и видел —как в черный свод клубился дым багровый,как запылали самые столбыи рухнул нож, огнем освобожденный!

Вот ужасы!..

                 Да! Тот, кто смерть увидел,уж не забудет… Помню, как-то ворыв сад забрались. Ночь, темень, жутко… Снял яружье с крюка…

(задумчиво перебивает)