Райнер Мария Рильке - Новые стихотворения Страница 21

ИЗ «КНИГИ НИЩЕТЫ И СМЕРТИ»

Господь! Большие городаобречены небесным карам.Куда бежать перед пожаром?Разрушенный одним ударом,исчезнет город навсегда.

В подвалах жить все хуже, все трудней.Там с жертвенным скотом, с пугливым стадомсхож твой народ осанкою и взглядом.Твоя земля живет и дышит рядом,но позабыли бедные о ней.

Растут на подоконниках там детив одной и той же пасмурной тени;им невдомек, что все цветы на светевзывают к ветру в солнечные дни, —в подвалах детям не до беготни.

Там девушку к неведомому тянет.О детстве загрустив, она цветет…Но тело вздрогнет, и мечты не станет, —должно закрыться тело в свой черед.И материнство прячется в каморках,где по ночам не затихает плач;

слабея, жизнь проходит на задворкаххолодными годами неудач.И женщины своей достигнут цели;живут они, чтоб слечь потом во тьмеи умирать подолгу на постели,как в богадельне или как в тюрьме.

Там люди, расцветая бледным цветом,дивятся при смерти, как мир тяжел.Порода их нежна по всем приметам,но каждый в темноте перед рассветомулыбку там бы судорогой счел.

Вещами закабалены давно,они забыли все свои надежды,и на глазах ветшают их одежды,щекам их рано блекнуть суждено.

Толпа теснит и травит их упорно,пощады слабым не дождаться там, —и только псы бездомные покорноидут порой за ними по пятам.

Их плоть со всеми пытками знакома,клянет их то и дело бой часов,в привычном страхе ждут они приема,слоняясь у больничных корпусов.

Там смерть. Не та, что ласкою влюбленнойчарует в детстве всех за годом год, —чужая, маленькая смерть их ждет.А собственная — кислой и зеленойостанется, как недозрелый плод.

Красуются по-прежнему палаты,как птицы, что пронзительно кричат,расцветкой перьев пристыдив закаты.Пусть многие пока еще богаты,теперь богатый не богат.

Куда ему до древних скотоводов!Старейшины пастушеских народов,бывало, степь стадами покрывали,и, словно в облаках, тонули дали.Тьма нависала пологом над степью,смолкали повеленья в час ночной.Чужому покорясь великолепью,равнина вдруг меняла облик свой.Кругам горбы верблюжьи горной цепьювздымались, освещенные луной.

И даже на десятый день потомокрестность пахла дымом и скотом, —скотом тяжелый теплый ветер пах.И, как вино на свадебных пирах,не уставая до рассвета литься,играло молоко в сосках ослицы.

Как тут не вспомнить и о бедуинах,которые в пустынях кочевали,на войлоке потертом ночевали…Сам в рубище, любимый конь в рубинах.

Был прежде князь богаче во сто крат.Он золото надменно презирал.Любил он ладан, амбру и сандал,предпочитая блеску аромат.

Как бог, был белый царь востока чтим,мир тяготила власть его земная;а он лежал ничком, тоской томим,рыдал на пыльных плитах, твердо зная,что никогда врата святые раяне распахнутся перед ним.

Судовладелец покупал полотнау живописцев прямо в мастерских,такие, чтобы жизнь мечтой бесплотнойпокорно меркла рядом с блеском их.Плащ, словно город, на плечи взвалив,он был, как лист, среди червонных нив,висок его седой дышал заботно.Вот чье богатство было необъятно,обременили жизнь собой они.Того, что миновало безвозвратно,мы у тебя не требуем обратно —ты только бедность бедную верни.

От века и навек всего лишенный,отверженец, ты — камень без гнезда.Ты — неприкаянный, ты — прокаженный,с трещоткой обходящий города.

Как ветер, обездоленный и сирый,своей ты не прикроешь наготыи потому с роскошною порфиройготов сравнить обноски сироты.

Ты, как зародыш в чреве, слаб и плох.(Зародыш еле дышит в то мгновенье,когда с тоской сжимаются колени,скрывая новой жизни первый вздох.)

Ты беден, как весенний дождь блаженный,который с кровель городских течет;как помысел того, кто без вселеннойв тюрьме годам и дням теряет счет;как тот больной, что счастлив неизменно,перевернувшись на бок; как растеньеу самых шпал цветущее в смятенье…Ты беден, беден, как ладонь в слезах.

Собака дохнет. Замерзает птица.Ты бесприютнее вдвойне, втройне.Зверь шевельнуться в западне боится.Забытый, рад бы в угол он забиться.Но ты беднее зверя в западне.

Живущие в ночлежках ради бога —не мельницы, а только жернова,но смелют и они муки немного.Один лишь ты живешь едва-едва.

От века и навек всего лишенный,лицо свое ты прячешь. Ты — ничей,как роза нищеты, взращенный,блеск золота, преображенныйв сиянье солнечных лучей.

От всей вселенной отрешенный,тяжел ты слишком для других.Ты воешь в бурю. Ты хрипишь от жажды,звучишь, как арфа. Разобьется каждый,коснувшись ненароком струн таких.

ИЗ «КНИГИ ОБРАЗОВ»

Лунная ночь

Немецкий юг, полуночь, полнолунье.Оживших сказок тающий обман.Секунды с башен падают в туман —в глубины ночи, словно в океан, —дозора зов, деревьев многострунье,и только миг один молчанью дан;и молвит скрипка из безвестных страно ней, о белокурой, о колдунье…

Рыцарь

Рыцарь, закованный в черную сталь,скачет в ревущем кругу.

Вся жизнь — карусель: и день, и даль,и друг, и враг, и пир, и печаль,любовь, и лето, и лес, и Грааль,и каждая улица — божья скрижаль,сам бог — на каждом шагу.

Кого же панцирь черный неволит,гнетет кольчуга стальная? —Там смерть томится и молит, и молит,чужой клинок заклиная:— Взвейся! Ты должен взвиться!Ударь, чтоб сталь зазвенела!Чтоб рухнула эта темница,где я так усталатомить согбенное тело, —чтоб я смогла распрямиться,плясалаи пела.

Невеста

Где ты, где ты, откликнись милый!Солнце остыло, в окно заструилась прохлада.В волнах старого садасинева поглотила кусты.Аллеи пусты.

Если в доме моем ты не ищешь крова,и руки в даль окунать устану.Вслед за бликами моего зовав омут окна моего ночногокану.

Из чьего-то детства

Тьма в доме, все сгущаясь, нарастала,в ней где-то притаился мальчуган.И мать вошла и как во сне ступала,и тонко зазвенел в шкафу стакан.Преодолев предательскую тьму,она поцеловала сына: «Ты?»Стоял рояль средь полной немоты,и звуки песни вспомнились ему,еще ребенку ранившие грудь.

Он ждал. И взгляд его хотел прильнутьк ее руке, что к клавишам припала, —как странник, тихий и усталый,что меж сугробов держит путь.

Слова перед сном