Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II Страница 21

«Не изгнан был Адам из рая. Сам…»

Не изгнан был Адам из рая. Сам,Взяв за руку растерянную Еву,Оставил он родные полунебеса,Где Бог взрастил таинственное древо.

Он стал участником добра и зла,И творческая сила обладаньяЕго возвысила, низвергла и сожгла,И рай померк — от первого лобзанья.

А мы, неся наш первородный грехИ смертных семь грехов, рожденных жизнью,Мы будем помнить, что сильнее всехСтраданий, всей тоски о той отчизне —

Туман, встающий утром над рекой,И запах скошенной травы над полем,Свиданье за плетнем и — Боже мой! —Мечта о том, что есть свобода воли…

«Лучи, как частокол, повисли над землею…»

Лучи, как частокол, повисли над землею.Заострены их черные тела.Жизнь не прошла еще, она еще со мною,Как в оны дни, прозрачна и светла.

Вокруг большого пня краснеет земляника,И львиный зев открыл свой желтый рот,И нежной змейкой проскользнула повилика,И капелькой лазурною цветет,

И бабочка летит — лишь два неровных взмаха,И вот она садится на плечо.Как в оны дни, — за частоколом зла и страхаПрикосновенье солнца горячо.

Голубоватый воздух, — щит всего живого, —Наш мир от злых лучей оборони:Как нам дышать без легкого покроваТвоей струящейся брони!

«Как человек, собака улыбнется…»

Как человек, собака улыбнетсяИ заворчит — в своем собачьем сне;Тревожная осина встрепенетсяПод ветром в изумрудной вышине;

Промеж себя беседуют дельфины,А Лермонтов увидел голос звезд —Все ясно в мироздании пустынном,Лишь человек не ясен и не прост.

Лишь он один услышал сердцем время,Добро и зло разъял и снова слил,И мысль — нас возвышающее бремя —Во всех противоречьях сохранил.

И вот теперь, один во всей вселенной,Сомненья страшным даром награжден,Как Прометей, и тленный и нетленный,Он к призраку бессмертья пригвожден.

«Великолепно наше мирозданье!..»

Великолепно наше мирозданье!Нас от земли освободил строптивый ум.Казалось бы — прекрасно счастье узнаваньяИ суетливой жизни бесполезный шум.

Но, наслаждаясь страшною свободой,Став брошенною ввысь, взлетевшею звездой,Лицом к лицу с им покоренною природой,Жилец земли останется самим собой.

К летящему лучу не прислониться,Пространства не коснуться смертною рукой…Пусть лучше в доме скрипнет половица,И пусть в лесу запахнет сыростью грибной!

«Дух насекомого земного…»[33]

Дух насекомого земного,Дух дерева и дух водыПонятней сердцу, чем основаПространства и чем дух звезды.

Цикады маленькое телоС родной природой заодноВека свое свершает дело,В звук превращается оно.

Из предыстории, оттуда,Где жизнь впервые зацвела,Нас оглушающее чудоЦикада в лапках принесла.

И вот, дрожа от напряженья,Пронзая звоном желтый зной,Она в порыве вдохновеньяКак будто жертвует собой —

И воздух ветром, солнцем, песнейЛетит вдоль дремлющих полей,И мир становится телеснейИ вдохновенней, и нежней.

«Я никогда Акрополя не видел…»[34]

Я никогда Акрополя не видел,Не пил воды кастальскогоключа.Стоит, как часовой, у моего плечаНеопыта упрямая обида.

Но все ж порой — легка, прозрачна,Мне видится та древняя земля,Где остов мраморного корабляВзметнул, как звук, дорические мачты,

Где к мелким ссорам снисходили боги,В плену тщеславья и людских страстей,Где десять лет скитался Одиссей,То находил, то забывал дорогу…

Все так… Но как мои виденья редки,Как мир воображенья тускл и слаб,Когда в излучине реки ветлаС другой ветлой сплетает ветки,

Когда ползет дорога по ухабамМоей земли, а снизу, из куста,Загадочна, угрюма и толста,Мне в душу смотрит каменная баба.

«Был крут подъем. Ущелье с каждым шагом…»

Был крут подъем. Ущелье с каждым шагомСильней сужалось. Белый ручеек,Стекавший между скал по дну оврага,Исчез, как будто изнемог.

Казалась мне глухой, почти отвесной,В продолговатых трещинах стена,Возникшая передо мною. Тесной,Подвальной стала, тишина.

Но, прирастая к камню гибким телом,Как плющ, сливаясь с ним, я лез и лезНа этот злой, в тени обледенелый,Но все ж доступный мне отвес.

Когда последним, яростным усильемЯ бросил тело кверху, на уступ,Подумал я — невидимые крыльяМеня, бескрылого, несут.

Здесь, на ребристой, узенькой площадке,Я, зацепив кристалл, сорвал его. Крутясь,Он покатился в бездну и, украдкойЛицо лучами осветя,

Исчез, растаял, как роса в тумане,В долину унеся спектральные цветы, —Природой отшлифованные грани,И вздох и выдох высоты.

Внизу какой-нибудь веселый гений,Труда не знавший, живший без забот,Кристалл — о, даже не согнув колени, —На радость людям подберет.

«Нельзя обжечь закатной багряницей…»

Нельзя обжечь закатной багряницейПростертых к небу рук;Нельзя к стихотворенью прислонятьсяПлечом, пока не пойман звук;

Нельзя уму довериться душою:Он ловок и хитер;Не совладав с упрямой темнотою,Сгорает без следа костер, —

Лишь то живет, над чем не властен разум,Что выше всех страстей,Что слепо подчиняется наказуБессмертной совести твоей.

«То, да не то, и не к чему придраться…»

То, да не то, и не к чему придраться:О том, что думал, — все, казалось бы, сказал,Но все ж мертвы стихи, как будто на цепьЯ их к бесплодному беззвучью приковал.

Идешь вдоль прибранных могил погоста,Где сухо шелестят железные венки,И вдруг, глядишь — растет певучий хвостикСквозь щель плиты — давно посеянной строки.

Быть может, он средь сорняков и плевелОдин единственный меня переживет,Наперекор беззвучию библейским древом,Плодонося слова, сквозь камни прорастет.

«Кто нас рассудит — время и меня?..»[35]

Кто нас рассудит — время и меня?Я в нем плыву, как старый окунь:Дна не касается ступня,Став плавником, мой острый локотьНа воду опирается слегка,А за моим незримым следом,Раскинув ячеи, издалекаУже ползет тяжелый бредень.

Я временем дышу. ОноЗдесь не косой, а грубой сетьюСкребет мое родное дно.Оно течет, а я — в ответе,Я окунь, а оно — река.Мне трудно совладать со страхом,Я ненавижу рыбака,Забросившего смерть с размаху.

Кто разогрел сковороду?Как знать мне, кто закинул невод,Какие боги в душном небеНа завтрак свежей рыбы ждут?Судиться с временем, — но труден,Да просто невозможен этот суд:Не время мне, а я ему подсуден.

«Как трудно мысль одеть словами…»[36]