Луна и Смерть - Федерико Гарсиа Лорка Страница 21

это атом живого пространства, созвучного скорости света,

это смутная лесенка, где облака отдыхают

от вечного гвалта, бурлящего в бухтах крови.

Сколько искал я

этот ожог, никому не дающий заснуть,

а находил лишь матросов, распятых на парапете,

и хрупких детенышей неба, засыпанных снегом.

А настоящая боль оставалась где-то,

где каменели рыбы, внутри бревна задыхаясь,

на пустошах неба, чуждого древности статуй

и пламенной дружбе вулканов.

Нет и в голосе боли. Одни только зубы,

но зубы замолкнут, разъединенные крепом.

Нет в голосе боли. И только земля остается.

Земля, где всегда есть двери,

открытые в рай плодов.

Рождество

Перевод Анатолия Гелескула

Ищет вымя пастух, и к ослепшей коптилке

льнут седые овчарки кудлатой метели.

Восковое дитя с камышовой подстилки

протянуло ладонь стебельком иммортели.

Чу… Шажки обмороженных ног муравьиных.

Рассекли небеса две кровавых полоски.

Чрево беса разверзлось – и в зимних долинах

студенистой медузой дрожат отголоски.

Запевает по-волчьи зеленое пламя,

у костров муравьиное утро теснится.

Сновиденья луны шелестят веерами,

и живому быку изрешеченный снится.

Три слезы на лице у младенца застыли.

В сене видит Иосиф три терния медных.

И плывет над пеленками эхо пустыни,

гул оборванных арф и молений предсмертных.

А рождественский снег по Манхэттену веет

над готической скорбью, подделанной грубо.

И насупленный Лютер ведет по Бродвею

слабоумных святош и хохлатых керубов.

Заря

Перевод Анатолия Гелескула

У зари над Нью-Йорком

четыре осклизлых опоры

и вороньи ветра,

бередящие затхлую воду.

У зари над Нью-Йорком

ступени безвыходных лестниц,

где в пыли она ищет

печальный рисунок фиалки.

Восходит заря, но ничьих она губ не затеплит —

немыслимо завтра и некуда деться надежде.

Голодные деньги порой прошумят над бульваром,

спеша расклевать позабытого в парке ребенка.

И кто пробудился, тот чувствует каждым суставом,

что рая не будет и крохи любви не насытят,

что снова смыкается тина законов и чисел,

трясина бесцветной игры и бесплодного пота.

Рассвет умирает, глухой от кандального лязга,

в содоме заносчивых знаний, отринувших землю.

И снова, кренясь от бессонницы, тянутся люди,

как будто прибитые к суше кровавым потопом.

Стихи озера Эдем-Милс

Двойная поэма на озере эдем

Стадо пасется, и ветер по полю бродит.

Гарсиласо

Перевод Анастасии Миролюбовой

Когда-то мой древний голос

не ведал тягучих и горьких соков,

теперь вот пришел и лижет колени,

запутавшись в папоротниках, до хрупкости мокрых.

Голос древней любви,

голос истинной смерти,

зов претворенной глины

звучал, когда все розы мира капали с языка,

а лужайка не знала невозмутимой челюсти лошадиной.

А теперь вот лижет разверстые вены,

капельки страха с ребячьих рук,

пока глаза разбиваются на ветру

вместе с крыльями из алюминия и голосами пьянчуг.

Хочу проникнуть туда,

где Ева ест муравьев,

где Адам скользит среди ошеломленных рыбешек.

Хочу оттеснить роговых человечков

к роще счастливых зевков

и прыжков на одной ножке.

Едва на асфальте бритва блеснет,

я знаю, как ею тайно орудовать,

и знаю об ужасе глаз, что проснулись

на гладкой поверхности блюда.

И я не хочу ни мира, ни сна, о божественный голос,

хочу своей воли, своей любви человечьей,

в самом темном углу никому не нужного ветра —

своей любви человечьей.

Морские собаки гоняются друг за другом,

ветер подстерегает зазевавшиеся стволы.

О древний голос, глаголом своим упругим

этот голос из жести и талька испепели!

Хочу удариться в рев, просто так, без причины,

как это делают дети в последнем ряду,

не голосом, не стихом, не шелестом лиственным —

ниточкой крови к изнанке вещей приведу.

Я хочу плакать и повторять, откуда я родом:

роза, ребенок, елка у края небес,

чтобы высказать истину из плоти и крови,

убив насмешку и соблазны словес.

Нет, я не прошу ничего, я просто желаю,

чтобы мой голос, с цепи сорвавшись, лизал мне руки,

в лабиринте ширм обнаженное тело

усыпано пеплом секундным, залито лунной мукой.

Я все твердил это.

Я все твердил – и вот Сатурн остановил поезда,

а туман, и Сон, и Смерть бросились по вагонам – меня искали.

Искали меня —

там, где мычали коровы на тоненьких пажеских ножках

и где плавало мое тело, чашами горних весов звеня.

Живое небо

Перевод Анатолия Гелескула

Я искал

и не плачу, хотя не найду никогда.

Среди пересохших камней и пустых насекомых

не увижу сражение солнца с живыми телами.

Я вернусь к изначальному миру

столкновений, приливов и гулов,

к истокам новорожденных,

туда, где поверхности нет,

где увижу, как то, что искал, обретет свою

белую радость,

когда улечу, исчезая в любви и песках.

Туда не проникнет иней зрачков угасших

и стоны деревьев, которые губит шашень.

Там очертанья переплелись так тесно,

что каждая форма – только залог движенья.

И не пробиться там через рой соцветий —

зубы, как сахар, в воздухе растворятся.

И не погладить папоротник ладонью —

оледенит ее ужас слоновой кости.

Там, под корнями и в сердцевине ветра,