Райнер Мария Рильке - Новые стихотворения Страница 23

Легенда

В «раю, где ветер и песок,господь явился нам;так жатвы наступает срокналившимся хлебам, —и чудо было: тамвелел идти в дорогу богзвезде и трем волхвам.

И с трех сторон в пути сойдясь,на небо посмотрев,так с трех сторон пошли, смирясь,и справа князь, и слева князьв далекий тихий хлев.

Но что с дарами их влеклов убогий Вифлеем?Сияло всадника чело,и было бархатным седло,и драгоценным — шлем.Был правый, словно фараон,богат, и левый былозолочен, осеребрен, —и блеск, и звонсо всех сторон, —и возжигал куренья онв сосуде, что под небосклондушистый дым струил.

С улыбкой вещая звездавела вперед князейи, над Марией встав, тогдасказала тайно ей:

Смотри, вот всадники пришли,которых я вела, —цари языческой земли —их ноша тяжела, —из тьмы дары они несли,но ты не бойся зла.У них двенадцать дочерейи только сына нет, —одна молитва у царей:для тронов их, для их очейтвой сын — надежды свет.Но верь и жди других дорог,твой сын в язычниках княжитьне будет, знает бог.Запомни, путь далек.Цари пришли тебе служить,меж тем их царства, может быть,лежат у чьих-то ног.От бычьих морд идет тепло,и царь в хлеву согрет,но власти время истекло,и крова больше нет.Улыбкой кроткой озаризаблудших пришлецов,пусть взглянут на дитя цари,сними с него покров.

Смотри, у входа грудамилежат, ясней слезы,рубины с изумрудамии капли бирюзы.

Цари

I

То были дни, когда в огне и дымесходились горы; водами живымирека гремела, в берега бия, —два странника призвали божье имя,и, хворость одолевши, перед нимивстал богатырь из Мурома, Илья.

Состарились родители, дотолеот пней и камня расчищая луг, —но взрослый сын воспрянул, вышел в полеи в борозду вогнал тяжелый плуг.Он вырывал деревья, что грознеебойцов стояли твердо сотни лет,и тяжесть поднимал, смеясь над нею,и корни извивались, точно змеи,впервые видящие свет.

Испив росы, отцовская кобылапо-богатырски сделалась крепкаи звонким ржаньем словно говорила,что радуется мощи седока, —постигли оба: сказочная силазовет их, и дорога нелегка.

И скачут… может быть, тысячелетье.Кто время сосчитать хоть раз сумел —(а сколько лет он сиднем просидел?),где колдовство — не различить на свете.Природой меры миру не дано,тысячелетьям нет числа…

Пойдут вперед те, кто дремал давнов краю, где сумерки и мгла.

II

Еще повсюду стерегли драконыволшебные леса, дыша огнем,но дети подрастали день за днем,но шли, благословившись у иконы,мужи на битву с хищным Соловьем-

Разбойником, как дикий зверь, опасным,который свил на девяти дубахсебе гнездо и свистом громогласным,как светопреставление, ужасным,ночь напролет в округе сеял страх;

весенний мрак, неведомое чудо —немыслимей, ужаснее всего;ничто не угрожает ниоткуда,но все вокруг — обман и колдовство, —так шли мужи, пути не разбирая,всем телом содрогаясь меж теней,за шагом шаг в глухую тьму ступаяи, словно челн, захлебываясь в ней.

И лишь сильнейшие остались живы,встречая дикий свист, без перерываиз этой глотки, как из-под земли,несущийся, но все же шли и шлиони в леса, взрослея понемногу,одолевая робость и тревогу, —и так со многим справиться смоглиих руки крепкие. И дни настали,когда они, бесстрашные, вставалии стены возводили в твердой вере.

И, наконец, из чащи вышли звери,покинув ненавистные берлоги,и двинулись, куда вели дороги,устало рыская от двери к двери, —пристыжены, бессильны и убоги, —чтоб тихо лечь собратьям старшим в ноги.

III

Его слуги кормились ночью и днеммешаниной невнятных слухов, —слухи были о нем, и только о нем.

Перед ним холопы валились ничком.

Женщины, кидая тревожные взгляды,сговаривались в покоях своих,а он в потемках подслушивал их,и служанки шептали ему про яды.

Ни ларя у стены, ни лавки, ни скрыни,и убийцы, прячась в монашьей личине,справляли кровавое торжество.

И ничто не защищало его,кроме взгляда, кроме шагов украдкойв тишине по лестнице шаткой,кроме гладкой стали жезла.

Ничего, кроме рясы, что плечи жгла,(и озноб сквозь нее, словно когтями,исходя от сводов, впивался в монаха),ничего, что было бы призвано им,ничего, кроме страха днями, ночами,ничего, кроме все охватившего страха,что гнал его вдоль этих гонимых,вдоль этих темных и недвижимыхи, быть может, виновных лиц.

Любого, кто мешкал рухнуть ниц,он убийцей считал, и, озлоблен и мрачен,рвал одежды на нем своею рукой,а затем, у окна забывшись, с тоскойдумал: Кто и зачем это нынче схвачен?Кто я такой? Кто он такой?

IV

Вот час, когда в тщеславном ослепленьидержава смотрит в зеркала свои.

Последний отпрыск царственной семьи,монарх безвольный, грезит в забытьи,ждет почестей на троне; и в смятеньиоткинувшись и уронивши дланидрожащие на пурпурные ткани,один в неверном бытии.

Вокруг него склоняются бояре,одетые в сверкающие латы, —царь словно обречен жестокой карекнязей, что нетерпением объяты.Подобострастия полны палаты.

Все помнят о почившем государе,который часто, буйствуя в угаребезумия, их бил о камни лбом.И думы думают они о том,что старый государь, садясь на трон,плотней поблекший бархат подминал.

Был мрачной мерой власти он,и из бояр никто не замечая,что алые подушки закрывалнаряд тяжелый, золотом горя.

И думают, что мантия царяпомеркнет на преемнике больном.Хотя пылают факелы, но дажежемчужины не светятся огнем,что в семь рядов на шее, словно стража;и оторочка из рубинов та же —светилась, как вино, — теперь, на немчерна, как сажа…

Память их не спит.

Они тесней толпятся возле трона,но все бледнее царская коронабезвольного монарха, — свысокана них глядит он грустно и смущенно;все ближе, раболепнее поклоны,и мнится — в зале слышен звон клинка.

V

Не сгинет от меча и от коварствамонарх, тоской нездешней охранен,он принимает торжество и царство,и за него душой болеет он.

К окну в Кремле подходит царь безвольный,и видит город — белый и престольный —в тот час, когда ушла ночная мгла,и в первый день весны звонят по гулким,березою пропахшим переулкамк заутрене колокола.

Колокола, чья песня так прекрасна, —вот первые цари его державы,его отцы, что с дней татар со славой —из гнева, кротости, борьбы, забавы,легенд и крови возникали властно.

Он чувствует их царственное правоего душой овладевать порой,таинственно входить в его глубины, —тишайшего на царстве властелина,всегда, теперь и прежде, на вершиныблагочестивой звать мечтой.

И царь благодарит их всей душойза то, что к жизни щедрым и огромнымпорывом, жаждой одарен.Перед богатством предков силен он,их житие таинственным и темныммерещится на фреске золотой.

Как серебро вплетаясь в ткань парчи —в делах минувших сам себе он мнится,что было свершено — опять свершится,в его державе тихой повторится,в которой меркнут яркие лучи.

VI