Владимир Набоков - Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме Страница 28

(Декламирует.)

«Но все же я тебя боюсь. Как смерть,бываешь страшен ты, когда глазамивращаешь так. Зачем бы мне бояться, —не знаю я: вины своей не знаю,и все же чувствую, что я боюсь{139}…»А сапоги потерты, да уж ладно…

Спасибо, Дездемона…

(Смотрится в зеркало.)

                              Вот каков я!Давно, давно… Мидия… маскарад…огни, духи… скорее, ах, скорее!Поторопитесь, Элла!

                              Едем, едем…

Так ты решил мне изменить, мой друг?

Не надо, Тременс! Как-нибудь потомпоговорим… Сейчас мне трудно спорить…Быть может, ты и прав. Прощай же, милый..Ты понимаешь…

                       Я вернусь не поздно…

Иди, иди. Клиян давно клянеттебя, себя и остальное. Ганус,не забывай…

                 Скорей, скорее, Элла…

Уходят вместе.

Так мы одни с тобою, змий озноба?Ушли они — мой выскользнувший раби бедная кружащаяся Элла…Да, утомленный и простейшей страстьюохваченный, свое призванье Ганускак будто позабыл… Но почему-тосдается мне, что скрыта в нем та искра,та запятая алая заразы,которая по всей моей странераспространит пожар и холод чудной,мучительной болезни: мятежисмертельные; глухое разрушенье;блаженство; пустота; небытие.

Занавес

Сцена II

Вечер у Мидии. Гостиная; налево проход в залу. Освещенная ниша направо у высокого окна. Несколько гостей.

Морн говорит, — хоть сам он не поэт, —«Должно быть так: в мельканьи дел дневных,нежданно, при случайном сочетаньилуча и тени, чувствуешь в себебожественное счастие зачатья:схватило и прошло; но знает муза,что в тихий час, в ночном уединеньи,забьется стих и с языка слетитогнем и лепетом…»

                         Мне не случалосьтак чувствовать… Я сам творю иначе:с упорством, с отвращеньем, мокрой тряпкойобвязываю голову… Быть может,поэтому и гений я…

Оба проходят.

                            Кто этот —похожий на коня?{140}

                          Поэт Клиян.

Искусный?

               Тсс… Он слушает…

                                         А тот —серебряный, со светлыми глазами, —что говорит в дверях с хозяйкой дома?

Не знаете? Вы рядом с ним сиделиза ужином — беспечный Дандилио,седой любитель старины.

(к старику)

                                      Так как же?Ведь это — грех: Морн, Морн и только Морн.И кровь поет…

                   Нет на земле греха.Люби, гори — все нужно, все прекрасно…Часы огня, часы любви из жизнивыхватывай, как под водою рабхватает раковины — слепо, жадно:нет времени расклеить створки, выбратьбольную, с опухолью драгоценной…Блеснуло, подвернулось, так хватайгорстями, что попало, как попало, —чтоб в самый миг, как лопается сердце,пятою судорожно оттолкнутьсяи вывалить, шатаясь и дыша,сокровища на солнечную сушук ногам Творца — он разберет, он знает…Пускай пусты разломанные створки,зато гудёт все море в перламутре.А кто искал лишь жемчуг, отстраняяза раковиной раковину, тотпридет к Творцу, к Хозяину, с пустымируками — и окажется в раюглухонемым…

(подходя)

                   Мне в детстве часто снилсяваш голос…

               Право, никогда не помню,кому я снился. Но улыбку вашуя помню. Все хотелось мне спросить вас,учтивый путешественник: откудаприехали?

              Приехал я из ВекаДвадцатого, из северной страны,зовущейся…

(Шепчет.)

                Как? Я такой не знаю…

Да что ты! В детских сказках, ты не помнишь?Виденья… бомбы… церкви… золотыецаревичи… Бунтовщики в плащах…метели…

           Но я думала, онане существует?

                      Может быть. Я в грезувошел, а вы уверены, что яиз грезы вышел… Так и быть, поверюв столицу вашу. Завтра — сновиденьемя назову ее…

                 Она прекрасна…

(Отходит.)

Я нахожу в ней призрачное сходствос моим далеким городом родным, —то сходство, что бывает между правдойи вымыслом возвышенным…

                                        Она,поверьте мне, прекрасней всех столиц.

Слуги разносят кофе и вино.

(с чашкой кофе в руке)

Я поражен ее простором, чистым,необычайным воздухом ее:в нем музыка особенно звучит;дома, мосты и каменные арки,все очертанья зодческие — в нембезмерны, легкие, как переходсчастливейшего вздоха в тишинувысокую… Еще я пораженвсегда веселой поступью прохожих;отсутствием калек; певучим звукомшагов, копыт; полетами полозьевпо белым площадям… И, говорят,один король все это сделал…

                                          Да,один король. Ушло и не вернетсябылое лихолетье. Наш король —гигант в бауте{141}, в огненном плаще —престол взял приступом, — и в тот же годпоследняя рассыпалась волнамятежная. Был заговор раскрыт:отброшены участники его —и, между прочим, муж Мидии, тольконе следует об этом говорить —на прииски далекие, откудаих никогда не вызовет закон;участники, я говорю, но главныймятежник, безымянный вождь, осталсяненайденным… С тех пор в стране покой.Уродство, скука, кровь — все испарилось.Ввысь тянутся прозрачные науки,но, красоту и в прошлом признавая,король сберег поэзию, волненьебылых веков — коней, и паруса,и музыку старинную, живую, —хоть вместе с тем по воздуху блуждаютсквозные, электрические птицы…

В былые дни летучие машиныиначе строились: взмахнет, бывало,под гром блестящего винта, под взрывыбензина, чайным запахом пахнётв пустое небо… Но позвольте, где женаш собеседник?..

                         Я и не заметил,как скрылся он…

(подходит)