Эдуард Багрицкий - Дума про Опанаса; Поэзия Страница 3

1915

Рудокоп

Я в горы ушел изумрудною ночью,В безмолвье снегов и опаловых льдин…И в небе кружились жемчужные клочья,И прыгать мешал на ремне карабин…

Меж сумрачных пихт и берез шелестящихНа лыжах скользил я по тусклому льду,Где гномы свозили на тачках скрипящихИз каменных шахт золотую руду…

Я видел на глине осыпанных щебнейМедвежьих следов перевитый узор,Хрустальные башни изломанных гребнейИ синие платья застывших озер…

И мерзлое небо спускалось всё ниже,И месяц был льдиной над глыбами льдин,Но резко шипели шершавые лыжи,И мерно дрожал на ремне карабин…

В морозном ущелье три зимних неделиЯ тяжкой киркою граниты взрывал,Пока над обрывом, у сломанной ели,В рассыпанном кварце зажегся металл…

И гасли полярных огней ожерелья,Когда я ушел на далекий Восток…И встал, колыхаясь, над мглою ущельяПрозрачной весны изумрудный дымок…

Я в город пришел в ускользающем мраке,Где падал на улицы тающий лед.Я в лужи ступал. И рычали собакиИз ветхих конур, у гниющих ворот…

И там, где фонарь над дощатым заборомКолышется в луже, как желтая тень,Начерчены были шершавым узоромНа вывеске буквы «Бегущий Олень»…

И там, где плетет серебристые сеткиНад визгом оркестра табачный дымок,Я бросил у круга безумной рулеткиНа зелень сукна золотистый песок…

А утром, от солнца пьяна и туманна,Огромные бедра вздымала земля…Но шею сжимала безмолвно и странноХолодной змеею тугая петля.

1915

Славяне

Мы жили в зеленых просторах,Где воздух весной напоен,Мерцали в потупленных взорахКостры кочевавших племен…

Одеты в косматые шкуры,Мы жертвы сжигали тебе,Тебе, о безумный и хмурыйПерун на высоком столбе.

Мы гнали стада по оврагу,Где бисером плещут ключи,Но скоро кровавую брагуИспьют топоры и мечи.

Приходят с заката тевтоныС крестом и безумным орлом,И лебеди, бросив затоны,Ломают осоку крылом.

Ярила скрывается в тучах,Стрибог подымается в высь,Хохочут в чащобах колючихЛишь волк да пятнистая рысь…

И желчью сырой опоенный,Трепещет Перун на столбе.Безумное сердце тевтона,Громовник, бросаю тебе…

Пылают холмы и овраги,Зарделись на башнях зубцы,Проносят червонные стягиВ плащах белоснежных жрецы.

Рычат исступленные трубы,Рокочут рыдания струн,Оскалив кровавые зубы,Хохочет безумный Перун!..

1915

Враг

Сжимает разбитую ногуГвоздями подбитый сапог,Он молится грустному богу;Молитвы услышит ли бог?

Промечут холодные зориВ поля золотые огни…Шумят на багряном простореЗеленые вязы одни.

Лишь ветер, сорвавшийся с кручи,Взвихрит серебристую пыль,Да пляшет татарник колючий,Да никнет безмолвно ковыль.

А ночью покроет дорогиПропитанный слизью туман,Протопчут усталые ноги,Тревогу пробьет барабан.

Идет, под котомкой сгибаясь,В дыму погибающих сел,Беззвучно кричит, задыхаясь,На знамени черный орел.

Протопчет, как дикая пляска,Коней ошалелый галоп…Опускается медная каскаНа влажный запы5ленный лоб.

Поблекли засохшие губы,Ружье задрожало в руке;Запели дозорные трубыВ деревне на ближней реке…

Сейчас над сырыми полямиСвой веер раскроет восток…Стучит тяжело сапогамиИ взводит упругий курок…

Сентябрь 1914

Суворов

В серой треуголке, юркий и маленький,В синей шинели с продранными локтями, —Он надевал зимой теплые валенкиИ укутывал горло шарфами и платками.

В те времена по дорогам скрипели еще дилижансы,И кучера сидели на козлах в камзолах и фетровых шляпах;По вечерам, в гостиницах, веселые девушки пели романсы,И в низких залах струился мятный запах.

Когда вдалеке звучал рожок почтовой кареты,На грязных окнах подымались зеленые шторы,В темных залах смолкали нежные дуэты,И раздавался шепот: «Едет Суворов!»

На узких лестницах шуршали тонкие юбки,Растворялись ворота услужливыми казачками,Краснолицые путники почтительно прятали трубки,Обжигая руки горячими угольками.

По вечерам он сидел у погаснувшего камина,На котором стояли саксонские часы и уродцы из фарфора,Читал французский роман, открыв его с середины,«О мученьях бедной Жульетты, полюбившей знатного сеньора».

Утром, когда пастушьи рожки поют напевнейИ толстая служанка стучит по коридору башмаками,Он собирался в свои холодные деревни,Натягивая сапоги со сбитыми каблуками.

В сморщенных ушах желтели грязные ватки;Старчески кряхтя, он сходил во двор, держась за перила;Кучер в синем кафтане стегал рыжую лошадку,И мчались гостиница, роща, так что в глазах рябило.

Когда же перед ним выплывали из туманаМаленькие домики и церковь с облупленной крышей,Он дергал высокого кучера за полу кафтанаИ кричал ему старческим голосом: «Поезжай потише!»

Но иногда по первому выпавшему снегу,Стоя в пролетке и держась за плечо возницы,К нему в деревню приезжал фельдъегерьИ привозил письмо от матушки-императрицы.

«Государь мой, – читал он, – Александр Васильич!Сколь прискорбно мне Ваш мирный покой тревожить,Вы, как древний Цинциннат, в деревню свою удалились,Чтоб мудрым трудом и науками свои владения множить…»

Он долго смотрел на надушенную бумагу —Казалось, слова на тонкую нитку нижет;Затем подходил к шкафу, вынимал ордена и шпагуИ становился Суворовым учебников и книжек.

1915

Нарушение гармонии

Ультрамариновое небо,От бурь вспотевшая земля,И развернулись желчью хлебаШахматною доской поля.

Кто, вышедший из темной дали,Впитавший мощь подземных сил,В простор земли печатью сталиПрямоугольники вонзил?

Кто, в даль впиваясь мутным взором,Нажатьем медленной рукиГеодезическим приборомРвет молча землю на куски?

О Землемер, во сне усталомТы видишь тот далекий скат,Где треугольник острым жаломВпился в очерченный квадрат.

И циркуль круг чертит размерно,И линия проведена,Но всё ж поет, клонясь неверно,Отвеса медного струна:

О том, что площади покатыПод землемерною трубой,Что изумрудные квадратыКривой рассечены межой;

Что, пыльной мглою опьяненный,Заняв квадратом ближний скат,Углом в окружность заключенный,Шуршит ветвями старый сад;

Что только памятник, бессилен,Застыл над кровью поздних роз,Что в медь надтреснутых извилинВпился зеленый купорос.

1915

Гимн Маяковскому

Озверевший зубр в блестящем цилиндре —Ты медленно поводишь остеклевшими глазамиНа трубы, ловящие, как руки, облака,На грязную мостовую, залитую нечистотами.Вселенский спортсмен в оранжевом костюме,Ты ударил землю кованым каблуком,И она взлетела в огневые пространстваИ несется быстрее, быстрее, быстрей…Божественный сибарит с бронзовым телом,Следящий, как в изумрудной чаше Земли,Подвешенной над кострами веков,Вздуваются и лопаются народы.О Полководец Городов, бешено лающих на Солнце,Когда ты гордо проходишь по улице,Дома вытягиваются во фронт,Поворачивая крыши направо.Я, изнеженный на пуховиках столетий,Протягиваю тебе свою выхоленную руку,И ты пожимаешь ее уверенной ладонью,Так что на белой коже остаются синие следы.Я, ненавидящий Современность,Ищущий забвения в математике и истории,Ясно вижу своими всё же вдохновенными глазами,Что скоро, скоро мы сгинем, как дымы.И, почтительно сторонясь, я говорю:«Привет тебе, Маяковский!»

1915

Дерибасовская ночью

(Весна)

На грязном небе выбиты лучамиЗеленые буквы: «Шоколад и какао»,И автомобили, как коты с придавленными хвостами,Неистово визжат: «Ах, мяу! мяу!»

Черные деревья растрепанными мётламиВымели с неба нарумяненные звезды,И красно-рыжие трамваи, погромыхивая мордами,По черепам булыжников ползут на роздых.

Гранитные дельфины – разжиревшие мопсы —У грязного фонтана захотели пить,И памятник Пушкина, всунувши в рот папиросу,Просит у фонаря: «Позвольте закурить!»

Дегенеративные тучи проносятся низко,От женских губ несет копеечными сигарами,И месяц повис, как оранжевая сосиска,Над мостовой, расчесавшей пробор тротуарами.

Семиэтажный дом с вывесками в охапке,Курит уголь, как денди сигару,И красноносый фонарь в гимназической шапкеПодмигивает вывеске – он сегодня в ударе.

На черных озерах маслянистого асфальтаРыжие звезды служат ночи мессу…Радуйтесь, сутенеры, трубы дома подымайте —И у Дерибасовской есть поэтесса!

1915