Бенедикт Лившиц - Полутораглазый стрелец Страница 37

206. ЗЛО

Меж тем как красная харкотина картечиСо свистом бороздит лазурный небосводИ, слову короля послушны, по-овечьиБросаются полки в огонь, за взводом взвод;

Меж тем как жернова чудовищные бойниСпешат перемолоть тела людей в навоз(Природа, можно ли взирать еще спокойней,Чем ты, на мертвецов, гниющих между роз?) —

Есть бог, глумящийся над блеском напрестольныхПелен и ладаном кадильниц. Он уснул,Осанн торжественных внимая смутный гул,

Но вспрянет вновь, когда одна из богомольныхСкорбящих матерей, припав к нему в тоске,Достанет медный грош, завязанный в платке.

207. ВЕЧЕРНЯЯ МОЛИТВА

Прекрасный херувим с руками брадобрея,Я коротаю день за кружкою резной;От пива мой живот, вздуваясь и жирея,Стал сходен с парусом над водной пеленой.

Как в птичнике помет дымится голубиный,Томя ожогами, во мне роятся сны,И сердце иногда печально, как рябины,Окрашенные в кровь осенней желтизны.

Когда же, тщательно все сны переваривИ весело себя по животу похлопав,Встаю из-за стола, я чувствую позыв…

Спокойный, как творец и кедра и иссопов,Пускаю ввысь струю, искусно окропивЯнтарной жидкостью семью гелиотропов.

208. ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ

Когда бесстрастных Рек я вверился теченью,Не подчинялся я уже бичевщикам:Индейцы-крикуны их сделали мишенью,Нагими пригвоздив к расписанным столбам.

Мне было все равно: английская ли пряжа,Фламандское ль зерно мой наполняют трюм.Едва я буйного лишился экипажа,Как с дозволенья Рек понесся наобум.

Я мчался под морских приливов плеск суровый,Минувшею зимой, как мозг ребенка, глух,И Полуострова, отдавшие найтовы,В сумятице с трудом переводили дух.

Благословение приняв от урагана,Я десять суток плыл, пустясь, как пробка, в плясПо волнам, трупы жертв влекущим неустанно,И тусклых фонарей забыл дурацкий глаз.

Как мякоть яблока моченого приятнаДитяти, так волны мне сладок был набег;Омыв блевотиной и вин сапфирных пятнаОставив мне, снесла она и руль и дрек.

С тех пор я ринулся, пленен ее простором,В поэму моря, в звезд таинственный настой,Лазури водные глотая, по которымПлывет задумчивый утопленник порой.

И где, окрасив вдруг все бреды, все сапфиры,Все ритмы вялые златистостью дневной,Сильней, чем алкоголь, звончей, чем ваши лиры,Любовный бродит сок горчайшей рыжиной.

Я знаю молнией разорванный до краяНебесный свод, смерчи, водоворотов жуть,И всполошенную, как робких горлиц стая,Зарю, и то, на что не смел никто взглянуть.

Я видел солнца диск, который, холодея,Сочился сгустками сиреневых полос,И вал, на древнего похожий лицедея,Объятый трепетом, как лопасти колес.

В зеленой снежной мгле мне снились океановЛобзания; в ночи моим предстал глазам,Круговращеньем сил неслыханных воспрянув,Певучих фосфоров светящийся сезам.

Я видел, как прибой — коровник в истерии, —Дрожа от ярости, бросался на утес,Но я еще не знал, что светлых ног МарииСтрашится Океан — отдышливый Колосс.

Я плыл вдоль берегов Флорид, где так похожиЦветы на глаз пантер; людская кожа тамПодобна радугам, протянутым, как вожжи,Под óвидью морей к лазоревым стадам.

Болота видел я, где, разлагаясь в гнилиНеобозримых верш, лежит Левиафан,Кипенье бурных вод, взрывающее штили,И водопад, вдали гремящий, как таран,

Закаты, глетчеры, и солнца, лун бледнее,В заливах сумрачных чудовищный улов:С деревьев скрюченных скатившиеся змеи,Покрытые живой коростою клопов.

Я детям показать поющую дорадуХотел бы, с чешуей багряно-золотой.За все блуждания я ветрами в наградуОбрызган пеной был и окрылен порой.

Порой, от всех широт устав смертельно, море,Чей вопль так сладостно укачивал меня,Дарило мне цветы, странней фантасмагорий,И я, как женщина, колени преклоня,

Носился, на борту лелея груз проклятый,Помет крикливых птиц, отверженья печать,Меж тем как внутрь меня сквозь хрупкие охваты,Попятившись, вплывал утопленник поспать.

И вот, ощеренный травою бухт, злодейскиОкутавшей меня, я тот, кого извлечьНе в силах монитор, ни парусник ганзейскийИз вод, дурманящих мой кузов, давший течь;

Я, весь дымящийся, чей остов фиолетов,Я, пробивавший твердь, как рушат стену, чейКирпич покрылся сплошь — о, лакомство поэтов! —И лишаями солнц и соплями дождей;

Я, весь в блуждающих огнях, летевший пулей,Сопровождаемый толпой морских коньков,В то время как стекал под палицей июлейУльтрамарин небес в воронки облаков;

Я, слышавший вдали, Мальштрем, твои раскатыИ хриплый голос твой при случке, бегемот,Я, неподвижностей лазурных соглядатай,Хочу вернуться вновь в тишь европейских вод.

Я видел звездные архипелаги в лонеОтверстых мне небес — скитальческий мой бред:В такую ль ночь ты спишь, беглянка, в миллионеЗолотоперых птиц, о Мощь грядущих лет?

Я вдоволь пролил слез. Все луны так свирепы,Все зори горестны, все солнца жестоки,О, пусть мой киль скорей расколет буря в щепы.Пусть поглотят меня подводные пески.

Нет, если мне нужна Европа, то такая,Где перед лужицей в вечерний час дитяСидит на корточках, кораблик свой пуская,В пахучем сумраке бог весть о чем грустя.

Я не могу уже, о волны, пьян от влаги,Пересекать пути всех грузовых судов,Ни вашей гордостью дышать, огни и флаги,Ни плыть под взорами ужасными мостов.

209. ИСКАТЕЛЬНИЦЫ ВШЕЙ

Когда на детский лоб, расчесанный до крови,Нисходит облаком прозрачный рой теней,Ребенок видит въявь склоненных наготовеДвух ласковых сестер с руками нежных фей.

Вот, усадив его вблизи оконной рамы,Где в синем воздухе купаются цветы,Они бестрепетно в его колтун упрямыйВонзают дивные и страшные персты.

Он слышит, как поет тягуче и невнятноДыханья робкого невыразимый мед,Как с легким присвистом вбирается обратно —Слюна иль поцелуй? — в полуоткрытый рот.

Пьянея, слышит он в безмолвии стоустомБиенье их ресниц и тонких пальцев дрожь,Едва испустит дух с чуть уловимым хрустомПод ногтем царственным раздавленная вошь…

В нем пробуждается вино чудесной лени,Как вздох гармоники, как бреда благодать,И в сердце, млеющем от сладких вожделений,То гаснет, то горит желанье зарыдать.

210. ЧТО ГОВОРЯТ ПОЭТУ О ЦВЕТАХ

(Отрывок)

Найди-ка в жилах черных рудЦветок, ценимый всеми на вес:Миндалевидный изумруд,Пробивший каменную завязь!

Шутник, подай-ка нам скорей,Презрев кухарок пересуды,Рагу из паточных лилей,Разъевших альфенид посуды!

СТЕФАН МАЛЛАРМЕ

211.

Отходит кружево опятьВ сомнении Игры верховной,Полуоткрыв альков греховный —Отсутствующую кровать.

С себе подобной продолжатьГирлянда хочет спор любовный,Чтоб, в глади зеркала бескровнойПорхая, тайну обнажать.

Но у того, чьим снам опораПечально спящая мандора,Его виденья золотя,

Она таит от стекол оконЖивот, к которому привлек онЕе, как нежное дитя.

ЖЮЛЬ ЛАФОРГ