Данте Алигьери - Божественная комедия Страница 40

Чистилище

Песнь первая

Для лучших вод подъемля парус ныне,Мой гений вновь стремит свою ладью,Блуждавшую в столь яростной пучине,

И я второе царство[531] воспою,Где души обретают очищеньеИ к вечному восходят бытию.

Пусть мертвое воскреснет песнопенье,[532]Святые Музы, — я взываю к вам;Пусть Каллиопа, мне в сопровожденье,

Поднявшись вновь, ударит по струнам,Как встарь, когда Сорок сразила лираИ нанесла им беспощадный срам.[533]

Отрадный цвет восточного сапфира,Накопленный в воздушной вышине,Прозрачной вплоть до первой тверди мира,

Опять мне очи упоил вполне,Чуть я расстался с темью без рассвета,Глаза и грудь отяготившей мне.

Маяк любви, прекрасная планета,Зажгла восток улыбкою лучей,И ближних Рыб затмила ясность эта.[534]

Я вправо, к остью,[535] поднял взгляд очей,И он пленился четырьмя звездами,Чей отсвет первых озарял людей.[536]

Казалось, твердь ликует их огнями;О северная сирая страна,Где их сверканье не горит над нами![537]

Покинув оком эти пламена,Я обратился к остью полуночи,[538]Где Колесница[539] не была видна;

И некий старец[540] мне предстал пред очи,Исполненный почтенности такой,Какой для сына полон облик отчий.

Цвет бороды был исчерна-седой,И ей волна волос уподоблялась,Ложась на грудь раздвоенной грядой.

Его лицо так ярко украшалосьСвященным светом четырех светил,Что это блещет солнце — мне казалось.

«Кто вы, и кто темницу вам открыл,Чтобы к слепому выйти водопаду?[541] —Колебля оперенье[542], он спросил. —

Кто вывел вас? Где взяли вы лампаду,Чтоб выбраться из глубины землиСквозь черноту, разлитую по Аду?

Вы ль над законом бездны возмогли,Иль новое решилось в горней сени,Что падшие к скале моей пришли?»

Мой вождь, внимая величавой тени,И голосом, и взглядом, и рукойМне преклонил и веки, и колени.

Потом сказал: «Я здесь не сам собой.Жена сошла с небес, ко мне взывая,Чтоб я помог идущему со мной.

Но раз ты хочешь точно знать, какаяУ нас судьба, то это мне закон,Который я уважу, исполняя.

Последний вечер[543] не изведал он;Но был к нему так близок, безрассудный,Что срок ему недолгий был сужден.

Как я сказал, к нему я в этот трудныйБыл послан час; и только через тьмуМог вывести его стезею чудной.

Весь грешный люд я показал ему;И души показать ему желаю,Врученные надзору твоему.

Как мы блуждали, я не излагаю;Мне сила свыше помогла, и вотТебя я вижу и тебе внимаю.

Ты благосклонно встреть его приход:Он восхотел свободы,[544] столь бесценной,Как знают все, кто жизнь ей отдает.

Ты это знал, приняв, как дар блаженный,Смерть в Утике, где ризу бытияСовлек, чтоб в грозный день[545] ей стать нетленной.

Запретов не ломал ни он, ни я:Он — жив, меня Минос[546] нигде не тронет,И круг мой — тот, где Марция твоя[547]

На дне очей мольбу к тебе хоронит,О чистый дух, считать ее своей.[548]Пусть мысль о ней и к нам тебя преклонит!

Дай нам войти в твои семь царств,[549] чтоб ейТебя я славил, ежели присталаРечь о тебе средь горестных теней».

«Мне Марция настолько взор пленяла,Пока я был в том мире, — он сказал, —Что для нее я делал все, бывало.

Теперь меж нас бежит зловещий вал;[550]Я, изведенный силою чудесной,[551]Блюдя устав, к ней безучастен стал.

Но если ты посол жены небесной,Достаточно и слова твоего,Без всякой льстивой речи, здесь невместной.

Ступай и тростьем опояшь его[552]И сам ему омой лицо, стираяВсю грязь, чтоб не осталось ничего.

Нельзя, глазами мглистыми взирая,Идти навстречу первому из слуг,[553]Принадлежащих к светлым сонмам Рая.

Весь этот островок обвив вокруг,Внизу, где море бьет в него волною,Растет тростник вдоль илистых излук.

Растения, обильные листвоюИль жесткие, не могут там расти,Затем что неуступчивы прибою.

Вернитесь не по этому пути;Восходит солнце и покажет ясно,Как вам удобней на гору взойти».

Так он исчез; я встал с колен и, страстноПрильнув к тому, кто был моим вождемЕго глаза я вопрошал безгласно.

Он начал: «Сын, ступай за мной; идемВ ту сторону; мы здесь на косогореИ по уклону книзу повернем».

Уже заря одолевала в спореНестойкий мрак, и, устремляя взгляд,Я различал трепещущее море.

Мы шли, куда нас вел безлюдный скат,Как тот, кто вновь дорогу обретаетИ, лишь по ней шагая, будет рад.

Дойдя дотуда, где роса вступаетВ боренье с солнцем, потому что там,На ветерке, нескоро исчезает, —

Раскрыв ладони, к влажным муравамНагнулся мой учитель знаменитый,И я, поняв, к нему приблизил сам

Слезами орошенные ланиты;И он вернул мне цвет, — уже навек,Могло казаться, темным Адом скрытый.

Затем мы вышли на пустынный брег,Не видевший, чтобы отсюда началОбратный путь по волнам человек.

Здесь пояс он мне свил, как тот назначил.О удивленье! Чуть он выбиралСмиренный стебель, как уже маячил

Сейчас же новый там, где он сорвал.

Песнь вторая

Уже сближалось солнце, нам незримо,С тем горизонтом, чей полдневный кругВершиной лег поверх Ерусалима;[554]

А ночь, напротив двигаясь вокруг,Взошла из Ганга и весы держала,Чтоб, одолев, их выронить из рук;[555]

И на щеках Авроры, что сиялаТам, где я был, мерк бело-алый цвет,От времени желтея обветшало.

Мы ждали там, где нас застал рассвет,Как те, что у распутья, им чужого,Душою движутся, а телом нет.

И вот, как в слое воздуха густого,На западе, над самым лоном вод,В час перед утром Марс горит багрово,

Так мне сверкнул — и снова да сверкнет![556] —Свет, по волнам стремившийся так скоро,Что не сравнится никакой полет.

Пока глаза от водного простораЯ отстранял, чтобы спросить вождя,Свет ярче стал и явственней для взора.

По сторонам, немного погодя,Какой-то белый блеск разросся чудно,Другой — под ним, отвесно нисходя.

Мой вождь молчал, но было уж нетрудноУзнать крыла в той первой белизне,[557]И он, поняв, кто направляет судно,

«Склони, склони колена! — крикнул мне. —Молись, вот ангел божий! Ты отнынеИх много встретишь в горней вышине.

Смотри, как этот, в праведной гордыне,Ни весел не желает, ни ветрил,И правит крыльями в морской пустыне!

Смотри, как он их к небу устремил,Взвевая воздух вечным опереньем,Не переменным, как у смертных крыл».

А тот, светлея с каждым мановеньем,Господней птицей путь на нас держал;Я, дольше не выдерживая зреньем,

Потупил взгляд; а он к земле пристал,И челн его такой был маловесный,Что даже и волну не рассекал.

Там на корме стоял пловец небесный,Такой, что счастье — даже речь о нем;Вмещал сто душ и больше струг чудесный.

«In exitu Israel»[558] — так, в одномСливаясь хоре, их звучало пенье,И все, что дальше говорит псалом.

Он дал им крестное благословенье,И все на берег кинулись гурьбой,А он уплыл, опять в одно мгновенье.

Толпа дичилась, видя пред собойБезвестный край, смущенная немного,Как тот, кто повстречался с новизной.

Уже лучи во все концы отлогоМетало солнце, их стрелами сбивС небесной середины Козерога,[559]

Когда отряд прибывших, устремивНа нас глаза, сказал нам: «Мы не знаем,Каким путем подняться на обрыв».

Вергилий им ответил: «С этим краемЗнакомимся мы сами в первый раз;Мы тоже здесь как странники ступаем.

Мы прибыли немного раньше вас,Другим путем, где круча так сурова,Что вверх идти — теперь игра для нас».

Внимавшие, которым было ново,Что у меня дыханье на устах,Дивясь, бледнели, увидав живого.

Как на гонца с оливою в рукахБежит народ, чтобы узнать, в чем дело,И все друг друга давят второпях,

Так и толпа счастливых душ гляделаВ мое лицо, забыв стезю высотИ чаянье прекрасного удела.

Одна ко мне продвинулась вперед,Объятия раскрыв так благодатно,Что я ответил тем же в свой черед.

О призрачные тени! ТроекратноСплетал я руки, чтоб ее обнять,И трижды приводил к груди обратно.

Смущенья ли была на мне печать,Но тень с улыбкой стала отдаляться,И ей вослед я двинулся опять.

Она сказала мне не приближаться;И тут ее узнал я[560] без трудаИ попросил на миг со мной остаться.

«Как в смертном теле, — молвил дух тогда, —Тебя любил я, так люблю вне тленья.Я подожду; а ты идешь куда?»

«Каселла мой, я ради возвращеньяСюда же, — я сказал, — предпринял путь.[561]Но где ты был, чтоб так терять мгновенья?»

И он: «Обидой не было отнюдь,Что он, беря, кого ему угодно,Мне долго к прочим не давал примкнуть;

Его желанье с высшей правдой сходно.Теперь уже три месяца подрядВсех, кто ни просит, он берет свободно.

И вот на взморье устремляя взгляд,Где Тибр горчает, растворясь в соленом,Я был им тоже в этом устье взят,

Куда сейчас он реет водным лономИ где всегда в ладью сажает онТого, кто не притянут Ахероном».[562]

И я: «О если ты не отлученОт дара нежных песен, что, бывало,Мою тревогу погружали в сон,

Не уходи, не спев одну сначалаМоей душе, которая, в земнойИдущая личине, так устала!»

«Любовь, в душе беседуя со мной»,[563] —Запел он так отрадно, что отрадаИ до сих пор звенит во мне струной.

Мой вождь, и я, и душ блаженных стадоТак радостно ловили каждый звук,Что лучшего, казалось, нам не надо.

Мы напряженно слушали, но вдругВеличественный старец[564] крикнул строго:«Как, мешкотные души? Вам досуг

Вот так стоять, когда вас ждет дорога?Спешите в гору, чтоб очистить взорОт шелухи, для лицезренья бога».

Как голуби, клюя зерно иль сор,Толпятся, молчаливые, без счета,Прервав свой горделивый разговор,

Но, если вдруг их испугает что-то,Тотчас бросают корм и прочь спешат,Затем что поважней у них забота, —

Так, видел я, неопытный отряд,Бросая песнь, спешил к пяте обрыва,Как человек, идущий наугад;

Была и наша поступь тороплива.

Песнь третья