Эдуард Багрицкий - Дума про Опанаса; Поэзия Страница 5

1916

Эклога миру

…И грозные полки свой ток остановили…В садах Кампании, меж роз и нежных лилий,В дар богу мирному напевов и страстейСыны Авзонии, устав от тяжкой брани,С молитвой сладостной, с восторгом упованийНесли на жертвенник ягнят и голубей…

Но грозный Рим кипел: в огне всемирной славыСверкали воинов щиты и латиклавы,И там, где тихий луч струился горячо,Хламиды пыльной край закинув на плечо,У мраморных колонн философ бородатыйКровавый близил час безумья и расплаты.

Был тяжек стук мечей, и бронзы грозен звон,И в тирском пурпуре, склонив свой череп голый,С толпою ликторов, разгульной и веселой,Направил Цезарь шаг коня чрез Рубикон…Но брошены войны кровавые забавы,И сладостно цветут в сияньи мирной славыИ мудрость дивная, и радостный покой —Под сенью мраморной, от солнца золотой.

О, мир! Тебе певцы слагают громко оды,Рокочут струны лир, гласят хвалу народы…Ты нежным отроком, торжественен и прост,С улыбкой тихою, неслышною стопоюПроходишь по полям… И сладко над тобоюСтруится зарево дрожащих в небе звезд.

…Но бурные века стремятся за веками!Я вижу, как бегут пред грозными полкамиРяды испуганных, разбитых сарацин…Я вижу легкий бег испанских бригантин,Несущих свет креста к Америке далекой…Я слышу вой рогов в ночи, как сон, глубокой,И топот бешеных, неслыханных охот…Так мерен и жесток столетний чуткий ход!..

И вот в тумане, злом и солнцем обагренном,От душных пирамид до голубых снегов,От Тибра пенного до рейнских берегов —Ведомые Наполеоном,С орлами галльскими идут в простор полки!Но грозны россиян трехгранные штыки,И падают, шурша, всемирные знаменаНа снег, серебряной луною озаренный…

И ты приходишь вновь под страстный рокот лир,С оливою в руке, прекрасный отрок-мир,И тихий льешь елей – блаженный дар покоя —На волны пенные, взметенные грозою…

…Суровый гнев богов вновь взволновал Россию,Вновь на снега ее прозрачно-голубыеГустыми каплями течет глухая кровь…И встало медленно над черными лесами,В кровавой радуге, бушующее пламя,И жуток в сумерках протяжный вой рогов…

И звезды мертвые плывут холодным клиромНад обезумевшим от жаркой крови миром,И вороны кричат на сломанных крестах…Но тихо к нам идет, с улыбкой на устах,Веселый отрок-мир в лазурном одеянье,Суля покой, и страсть, и мудрые желанья…

1917

Осенняя ловля

Осенней ловли началась пора,Смолистый дым повиснул над котлами,И сети, вывешенные на сваях,Колышутся от стука молотков.И мы следим за утреннею ловлей,Мы видим, как уходят в море шхуны,Как рыбаков тяжелые баркасыСоленою нагружены треской.Кто б ни был ты: охотник ли воскресный,Или конторщик с пальцами в чернилах,Или рыбак, или боец кулачный,В осенний день, в час утреннего лова,Когда уходят парусные шхуны,Когда смолистый дым прохладно таетИ пахнет вываленная треска,Ты чувствуешь, как начинает битьсяПирата сердце под рубахой прежней.Хвала тебе! Ты челюсти сжимаешь,Чтоб не ругаться боцманскою бранью,И на ладонях, не привыкших к соли,Мозоли крепкие находишь ты.Где б ни был ты: на берегу Аляски,Закутанный в топорщащийся мех,На жарких островах АрхипелагаСтоишь ли ты в фланелевой рубахе,Или у Клязьмы с удочкой сидишь ты,На волны глядя и следя качаньеВнезапно дрогнувшего поплавка, —Хвала тебе! Простое сердце древнихВошло в тебя и расправляет крылья,И ты заводишь боевую песню, —Где грохот ветра и прибой морей.

1918

Кошки

Ал. Соколовскому

Уже на крыше, за трубой,Под благосклонною луноюОни сбираются толпой,Подняв хвосты свои трубою.Где сладким пахнет молокомИ нежное белеет сало,Свернувшись бархатным клубком,Они в углу ворчат устало.И возбужденные жарой,Они пресыщены едою,Их не тревожит запах твой,Благословенное жаркое.Как сладок им весенний жарНа кухне, где плита пылает,И супа благовонный парТам благостно благоухает.О черных лестниц тишина,Чердак, пропахнувший мышами,Где из разбитого окнаЛегко следить за голубями.Когда ж над домом стынет тишьВолной вечернего угара,Тогда, скользя по краю крыш,Влюбленные проходят пары.Ведь ты, любовь, для всех одна,Ты всех страстей нежней и выше,И благосклонная лунаЗовет их на ночные крыши.

1919

«Я сладко изнемог от тишины и снов…»

Я сладко изнемог от тишины и снов,От скуки медленной и песен неумелых,Мне любы петухи на полотенцах белыхИ копоть древняя суровых образов.Под жаркий шорох мух проходит день за днем,Благочестивейшим исполненный смиреньем,Бормочет перепел под низким потолком,Да пахнет в праздники малиновым вареньем.А по ночам томит гусиный нежный пух,Лампада душная мучительно мигает,И, шею вытянув, протяжно запеваетНа полотенце вышитый петух.Так мне, о Господи, ты скромный дал приютПод кровом благостным, не знающим волненья,Где дни тяжелые, как с ложечки варенье,Густыми каплями текут, текут, текут.

1919

Баллада о нежной даме

Зачем читаешь ты страницыУнылых, плачущих газет?Там утки и иные птицыВ тебя вселяют ужас. – Нет,Внемли мой дружеский совет:Возьми ты объявлений пачку,Читай, – в них жизнь, в них яркий свет:«Куплю японскую собачку!»О дама нежная! СтолицыТебя взлелеяли! КорнетИменовал тебя царицей,Бела ты, как вишневый цвет.Что для тебя кровавый бредИ в горле пушек мяса жвачка, —Твоя мечта светлей планет:«Куплю японскую собачку».Смеживши черные ресницы,Ты сладко кушаешь шербет.Твоя улыбка как зарница,И содержатель твой одетВ тончайший шелковый жилет,И нанимает третью прачку, —А ты мечтаешь, как поэт:«Куплю японскую собачку».Когда от голода в скелетТы превратишься и в болячку,Пусть приготовят на обедТвою японскую собачку.

1919

Трактир

Всем неудачникам хвала и слава!Хвала тому, кто, в жажде быть свободным,Как дар, хранит свое дневное право —Три раза есть и трижды быть голодным.Он слеп, он натыкается на стены.Он одинок. Он ковыляет робко.Зато ему пребудут драгоценныПшеничный хлеб и жирная похлебка.Когда ж, овеяно предсмертной ленью,Его дыханье вылетит из мира,Он сытое найдет успокоеньеВ тени обетованного трактира.

Увы, мой друг, мы рано постарелиИ счастьем не насытились вполне.Припомним же попойки и дуэли,Любовные прогулки при луне.Сырая ночь окутана туманом…Что из того? Наш голос не умолкВ тех погребах, где юношам и пьянымНе отпускают вдохновенья в долг.Женаты мы. Любовь нас не волнует.Домашней лирики приходит срок.Пора! Пора! Уже нам в лица дуетВоспоминаний слабый ветерок.И у сосновой струганой постелиМы вспомним вновь в предсмертной тишинеВеселые попойки и дуэли,Любовные прогулки при луне.

Сцена изображает чердак в разрезе. От чердака к низким и рыхлым облакам подымается витая лестница и теряется в небе. Поэт облокотился о стол, опустив голову. На авансцену выходит Чтец.

Чтец

Для тех, кто бродит по дворам пустымС гитарой и ученою собакой,Чей голос дребезжит у черных лестниц,Близ чадных кухонь, у помойных ям,Для тех неунывающих бродяг,Чья жизнь, как немощеная дорога,Лишь лужами и кочками покрыта,Чье достоянье – посох пилигримаИли дырявая сума певца, —Для вас, о неудачники мои,Пройдет нравоучительная повестьО жизни и о гибели певца.О вы, имеющие теплый угол,Постель и стеганое одеяло,Вы, греющие руки над огнем,Прислушиваясь к нежному ворчаньюПохлебки в разогретом котелке, —Внемлите этой повести печальнойО жизни и о гибели певца.

Певец

Окончен день, и труд дневной окончен.Башмачник, позабывший вколотитьПоследний гвоздь в широкую подошву,Встречает ночь, удобно завалившисьС женою спать. Портной, мясник и поварКончают день в корчме гостеприимнойИ пивом, и сосисками с капустойВстречают наступающую ночь.Десятый час. Теперь на скользких крышахКошачьи начинаются свиданья.Час воровской работы и любви,Час вдохновения и час разбоя,Час, возвещающий о жарком кофе,О булках с маслом, о вишневой трубке,Об ужине и о грядущем сне.И только я, бездельник, не узнаюЧудесных благ твоих, десятый час.И сон идет и пухом задуваетГлаза, но только веки опущу,И улица плывет передо мноюВ сиянии разубранных витрин.Там розовая стынет ветчина,Подобная прохладному рассвету,И жир, что обволакивает мясо,Как облак, проплывающий в заре.О пирожки, обваренные маслом,От жара раскаленной духовойКоричневым покрытые загаром,Вас нежный сахар инеем покрыл,И вы лежите маслянистой грудойСредь ржавых груш и яблок восковых.И в темных лавках, среди туш, висящихМеж ящиков и бочек солонины,Я вижу краснощеких мясников,Колбасников в передниках зеленых.Я вижу, как шатаются весыПод тягой гирь, как нож блестит и сало,Свистя, разрезывает на куски.И мнится мне, что голод скользкой мышьюПо горлу пробирается в желудок,Царапается лапками тугими,Барахтается, ноет и грызет.О Господи, ты дал мне голос птицы,Ты языка коснулся моего,Глаза открыл, чтобы сокрытое узреть,Дал слух совы и сердце научилЛад отбивать слагающейся песни.Но, господи, ты подарить забылМне сытое и сладкое безделье,Очаг, где влажные трещат дрова,И лампу, чтоб мой вечер осветить.И вот глаза я подымаю к небуИ руки складываю на груди —И говорю: «О Боже, может быть,В каком-нибудь неведомом кварталеЕще живет мясник сентиментальный,Бормочущий возлюбленной стихиВ горячее и розовое ухо.Я научу его язык словам,Как мед тяжелый, сладким и душистым,Я дам ему свой взор, и слух, и голос, —А сам – под мышки фартук подвяжу,Нож наточу, лоснящийся от жира,И молча стану за дубовой стойкойМедлительным и важным продавцом».Но ни один из мясников не сменитСвой нож и фартук на судьбу певца.И жалкой я брожу теперь дорогой,И жалкий вечер без огня встречаю —Осенний вечер, поздний и сырой.

Чтец