Агата София - Серый морок дневного неба. Ad libitum, или От фонаря на коду. Маноромижор (сборник) Страница 5

– Я могу неправильно понять…Тебе… Ты… Я удивлен…

Его руки нежные, и он так осторожно касается твоих щек, что ты успокаиваешься, насколько это вообще сейчас возможно. Он чувствует это.

Я – удивлен… – говорит он тихо и примирительно. Указательным пальцем он оттопыривает горловину твоего мохерового жилета, надетого поверх кофточки, и продолжает совершенно хулиганским тоном:

– А что у Вас там, прекрасная Солоха? – гоголевская цитата из недавно прошедшего по телевизору фильма заставляет улыбнуться тебя в ответ.

Он перемещает взгляд на твои губы и очень медленно, приближая свое лицо к твоему лицу, одаряет тебя невероятно чувственным поцелуем… Потом, не отдаляя свое лицо, смотрит на тебя, при этом, вполне вероятно, и не видя тебя вовсе, до того вы близко. Он произносит слова, которые заставляют твои легкие разжаться и выпустить вздох облегчения:

– Я думаю, свет нам ни к чему.

Диагноз

Ирка и ты. Дружба и предательство…

Твое, между прочим, предательство. Это гложет тебя. Ты мечешься и находишь… нет, не оправдание. Было бы так просто! Ты находишь спасительное определение своему теперешнему состоянию – болезнь!

Ставишь себе диагноз и предрекаешь течение болезни, так, по крайней мере, тебе кажется, и делаешь непоправимую ошибку. Твоя мнимая «болезнь» тут же начинает в действительности разрушать тебя.

А разве страсть может быть священнее дружбы? Значит, страсть пройдет – дружба останется.

А что-то ты так непоэтично о твоем чувстве к нему? И думаешь ли также в тот момент, когда ты с ним, в тот момент, когда твое тело жаждет его прикосновений?

Возможно, ты решила просто спрятаться за свой этот «диагноз» на случай: «А вдруг ничего из ваших отношений не выйдет». Где ты прячешь истину?

Теперь бы ты сказала, что она в одном из твоих личных комплексов, название которому ты узнаешь позже – «заниженная самооценка». Но тогда ты и не поверила бы в это.

В романах все, что происходит между тобой, Иркой и им, называется любовный треугольник. Вам эта схема не подходит.

У вас, как минимум, многогранник. Да и вообще, разве можно уложить то, что происходит между вами в какую-то схему?

Ты видишь Ирку каждый день в институте. Ты опасаешься ее вопросов, она не может не заметить, что ты изменилась.

Но она молчит, и даже не слушает тебя, когда ты пытаешься оправдать свое легкое маниакальное состояние, видимое всем, кроме нее, какими-то домашними проблемами, детьми…

Будь она повнимательнее, ей бросились бы в глаза заострившиеся черты твоего лица – последствия твоей «болезни», появившаяся «чертовщинка» в твоем взгляде, несвойственная тебе раньше игривая дерзость, с которой ты теперь разговариваешь с представителями противоположного пола – своими однокурсниками, и их безотчетная, почти животная реакция на тебя, когда их чутье улавливает, непонятно каким образом, твою принадлежность кому-то другому, не из их стаи – чужаку.

Но она слепа. Ей не до тебя. Она переживает его исчезновение, и вряд ли правильно реагирует на окружающее ее. Она вся в себе, или в мыслях о нем. У нее только один разговор – о нем. А ты… Ты уже не можешь, как прежде, поддерживать ее фантазии. Но ты ничего не можешь поделать со странным чувством к ней, чувством жалости.

Ты не видишь в ней соперницу, и невольно сочувствуешь свой несчастной подруге, абстрагируясь от действительности ситуации, – а ведь ты и есть причина ее несчастья! Как уживается в тебе эта двойственность?

Думаешь, говоришь сама себе это: «Когда все пройдет, все будет по-прежнему». А когда это пройдет? Какой срок ты отмерила тому, что должно пройти? Нет, нет, ты ничего не отмеряла, и вообще ты не так думаешь, а просто хочешь, что бы все как-то устроилось. Ты не хочешь никому делать больно! Но ты это делаешь, оставаясь милой, все понимающей и верной подругой, и … предательницей.

Ты пытаешься держать баланс между ним, твоими обстоятельствами, Иркой, и ты болезненно варишься в соку собственных противоречий. Тебе не нужен совет. Тебе нужно… Ты и сама не понимаешь, что тебе нужно. Ты живешь со сладкой тайной внутри, и тебя распирает самым глупым образом кому-нибудь доверить ее, конечно, «по секрету».

Зачем? Что ты хочешь получить от этого? Зависть, восхищение, все сразу? Может, осуждение? Этакий оправдательный мазохизм – найти силу во вне тебя, которая наказала бы тебя за совершаемое тобой. Судьба быстренько подсовывает тебе такого человека в виде твоей же однокурсницы, ведь ты нуждаешься – на!

Эта не слепа и страшно заинтригована происходящим. Спустись с небес и вспомни, куда людей заводит досужее любопытство. Но на том безмятежном облаке, где ты обосновалась, таким мелочам не придают значения.

Ты пританцовываешь около зеркала в институтском гардеробе, потому что стоять просто так, ожидая пальто, скучно. Потому что дорога через весь город «к нему» будет быстрой, хоть объективно все как раз наоборот. Потому что, потому что… Однокурсница же стоит рядом и ждет. Тебя, твоих откровений.

Ты настораживаешься.

Разве она о чем-то тебя просит?

Храни свои секреты за семью замками – ей-то что.

Просто она хотела тебе сказать, что в последнее время ты потрясающе выглядишь.

Ничего особенного, ей просто с тобой по дороге сегодня. Сегодняшнее ваше «по дороге» полностью состоит из пустой болтовни на общие темы. Ты не готова доверить ей ничего. На следующий день все твои метания возвращаются снова … а ей снова – «по дороге».

Она приветлива, но сдержанна, и она как раз та самая, с кем ты готова поделиться, кто выслушает тебя не перебивая, не выспрашивая подробностей (впрочем, ты и сама все выложишь). И, конечно же, она именно та, кто будет хранить твою тайну – она уверяет тебя в этом, или просто говорит то, что ты ожидаешь услышать.

Это называется…

Не рассказывай никому, все равно не поверят, что ты машинально отводишь взгляд от экрана телевизора, если герои изображают поцелуй, что ты попросту смущаешься от этого. Не рассказывай никому, тем более ему. Его желания более чем определенные, и они совсем не включают в себя общение с маленькой девочкой, которой ты, по сути, и являешься. Не рассказывай ему, что после развода ты попала в разряд «непутевых», по классификации твоих родителей, и что к твоей нравственности предъявляются повышенные требования: как к матери твоих детей, со всеми вытекающими тождественности слов «мама» и «ответственность», и как… к маленькой девочке, которой ты снова стала, став свободной…

Он сам догадается об этом, когда застанет тебя вечером на кухне за телефонным звонком домой, чтобы отпроситься у мамы «до завтра».

Конечно, ты бы не хотела, чтобы он слышал этот нелепый разговор. Тебе станет неловко, ведь рядом с ним ты такая взрослая!

Но, он не станет это с тобой обсуждать, а ты не захочешь обременять его своими проблемами.

Ты и он – вам не до этого. Ты приезжаешь так часто, как только возможно, но, вероятно, этого не достаточно ни ему, ни тебе.

Все начинается с момента, как он открывает тебе дверь. Совсем без слов. И так, будто каждый раз вы встречаетесь впервые. Ты волнуешься, это он потом так говорит: «Ты так очаровательно волнуешься!» Ты не можешь выдержать его восхищенный и чуть лукавый взгляд, что уж говорить об улыбке, которая следует за взглядом. Ты так боишься спугнуть то, чему из суеверия имя не спешишь давать, что дышать лишний раз считаешь кощунством.

А ведь ты определила этому диагноз – страсть! Где же та роковая красотка, которая была так решительна? Она исчезает перед дверью, или на походе к дому, или по дороге… Да и разве это ты была? Сейчас ты готова отречься от этой глупости.

Сейчас, когда ваши руки соприкасаются, и в дрожании твоих пальцев, на их кончиках сосредотачивается такая осязаемая тоска по нему, по его телу, ты со стоном прикасаешься к нему, понимая, что сейчас оторвать от него тебя не смогут никакие обстоятельства, никакие угрызения совести, метания и прочие очень важные и веские причины…

Понимает ли он, что ради него ты переступаешь грани своей стыдливости, сметаешь немилостиво один за одним внутренние барьеры и табу? Только теперь, возможно, ты знаешь ответ, в котором, впрочем, нельзя быть уверенной до конца, потому что познать мужчину до конца женщине не дано, но только теперь ты… предполагаешь, что он не только понимал твое тогдашнее состояние, но еще и наслаждался им, наблюдая за изменениями, происходящими с тобой, в тебе…

…Потом вы разговариваете так долго, как это только возможно, пока физические силы не иссякают, и ты не засыпаешь, уютно пристроив свою голову на его плече.

Если тебе и приходит в голову, что это называется счастье, ты тут же казнишь себя, приставляя к нему слово – «ворованное».

Твои глаза слипаются, а он еще смотрит на тебя. И во сне тебя преследует взгляд его зеленых, самых необыкновенных и самых прекрасных глаз на свете. Судя по его негромкому и довольному смешку, отчетливо звучащему в тишине ночи, ты говоришь это вслух.