Газетный самолётик - Дмитрий Аркадин Страница 5

кто нас моложе, скоро с бОльшим правом

разляжется по этим рыжим травам

и будет Богу самый дорогой.

В груди, как среди пальм – ни ветерка,

обманчив штиль на Средиземном море.

Его на мирном маленьком просторе,

моя сегодня черпает рука.

* * *

Как это нелегко, почти убого! –

встав перед Ним, но не наедине,

заискивать и унижаться мне,

выпрашивать желанное у Бога.

Под сводами невзрачных синагог

не то чтобы я трушу и немею –

молиться я публично не умею:

сколь я наивен был бы, кабы бы мог.

Я верю: счастьем воздаётся лишь

когда не клянчишь милостей у Бога,

но рад тому, что надобно немного –

когда не просишь, а благодаришь.

Страсти  по памятникам

Он стоит над землёй, рукотворный,

а под ним – с арматурой народ,

что сегодня другого проворно

сокрушал у Никитских ворот.

Генерала – в Америке даже! –

не расиста! – но… Роберта Ли! –

таки свергли… а был же на страже,

чтобы Юг их «не как Сомали»…

Балалаечка жалостно: «тум-ба…»

от Вирджинии аж до Курил –

«… ах, за  что осквернили  Колумба,

лучше б кто ему пива открыл!..»

И в России бульдозер холопа

прёт и прёт напролом по тропе,

чтобы завтра старушка Европа

голый зад показала толпе!

Я предвижу и «браво», и стоны,

что вот тут, мол, стоял Мавзолей,

где ни голубя – только вороны,

ни церквей, ни крестов, ни аллей…

Кто обрёл свою славу в зените

без пощады к земным палачам,

запечатанный в красном граните

безголосо кричит по ночам.

Время бронзою гениев славит,

фонарей отражает лучи…

Здесь вандал, издыхая, оставит

лишь анализ вчерашней мочи.

Попираема Память! За травлю

изваяний мрачна – от стыда.

Им возлить бы ей совести каплю…

Возлила бы. Да только куда?

Ключи под ковриком

Господи! Советские привычки!

На веревках – маек белизна,

песни радиолы из окна,

четверым соседям – в кухне спички

и бутылка красного вина…

Разговоры, сплетни, пересуды,

про густые брови анекдот,

общий разнесчастный огород,

и восторг от импортной посуды,

и в кино индийский марш-поход…

Поцелуй со Светкой за сараем,

на стене – Саврасова «Грачи»,

за стеною Лифшицы – врачи.

И ещё – как будто бы не знаем –

под придверным ковриком ключи…

…Нынче просто выползи из хазы,

в климат сотни африк горячей,

солнце пышет в миллион свечей,

погуляй до сектора, до Газы –

Ни страны, ни Светки, ни ключей!

60

Не оставляй меня, Господь!

Не оставляй меня, Господь,

и не равняй с собой живущих,

пусть я не кровь твоя, не плоть,

но ты мне нужен прочих пуще.

Не оставляй меня, пока

до храма далека дорога.

С высот вглядись – не свысока

заметь, прошу совсем немного.

Ты можешь мне не верить, но

я по-другому жить могу ли?

Ты ближе всех уже давно

к моей единственной мамуле.

Так помоги перемолоть

себя – и, став с тобою рядом,

шепнуть: «Услышь меня, Господь,

сопроводи рукой и взглядом…» –

До слёз и клятв, молений вплоть

не оставляй меня, Господь!

Осенний сон

Осенний рыжий пантеон…

В слезах дождя дрожит осина –

такой вчера приснился сон

среди жары, среди хамсина.

Коснусь горячего стекла –

зиму рисую. Сердце радо

то достучаться до тепла,

то дотянуть до снегопада.

Пришел сентябрь на русский луг –

луг замерзает в одиночку.

«Мы будем счастливы, мой друг», –

во сне рука выводит строчку.

Несовершённые поступки

Потенциал растратить бы,

а не носить в горстях.

Какой-такой сигнал трубы

ты ждёшь в очередях?

Стоишь за пивом ли «Голдстар»,

зажав в руке гроши –

покуда действен и не стар,

поступок соверши! –

туристом на Луну махни,

спортсменом – на Монблан,

в стене Кремлёвской сохрани

переворота план…

Вот Пикассо – тебе пример:

Парит его голубка!

Не пролети же без фанер –

точнее, без Поступка.

* * *

Трясясь в прокуренном вагоне,

не обольщайся, что любим.

Вот выйдешь ночью на перроне

и станешь псом по кличке Бим…

Куда идти, к кому прижаться? –

колода лет – колода карт.

Они, краплёные, ложатся

туда, где цвёл твой юный март!

Глотай «Баркан», люби дорогу,

гони  свою  ночную  грусть.

А что стихи?  Молитва Богу –

он их предвидит наизусть.

 *  *  *

Звенит жара Приморского бульвара

Назойливым… как будто, комаром.

В густой тени каштана ты – густого,

ты соткана из света золотого,

а за твоей спиной стоит паром.

Порой его поскрипывают сходни –

довольны, что приют их не пустой.

Вот-вот исчезнут берега господни,

и с ними дух морской, иногородний,

и свет, что был тобою – золотой.

Тонкий Восток

Бывают на сердце от скорби внезапные метки –

не жалуйся и не ходи без конца к докторам.

Тебе не помогут микстуры, уколы, таблетки,

кривые твоих разгулявшихся кардиограмм.

Когда доживаешь опять до зелёного марта

и видишь: сквозь толщу асфальта пробился цветок,

срывается жизнь с неизменно весёлого старта,

и сердце не рвётся – твой тонкий, но прочный Восток.

Марш Шопена

Оттого я часто резок,

как какой-нибудь «попса»,

что судьба для нас – отрезок,

где оставить голоса.

Достучаться – тоже важно! –

добежать, покуда прыть,

на кораблике бумажном

до желанного доплыть.

Быть услышанным на йоту,

к неприступным догрести

и вручить им таки ноту,

и потребовать: «Впусти!»…

Но когда Господня смена

отопрёт тебе врата,

не услышишь ты Шопена:

нет там маршей ни черта!

Прогулка со щенком

Когда ни строчки, ни звонка,

ни новостей, ни эсэмесок,

когда в душе твоей тоска

темнее плотных занавесок,

найди в друзья себе щенка,

иди гулять с ним в перелесок.

Оставь друзей, кому в укор

жилплощадь обмерял шагами –

иди на праздничный простор

под небо с яркими шарами,

где пароходы на реке

стоят под белыми парами.

Туда, где ветерок метёт

поляны, красные от мака,

где видно, что и жизнь пройдёт,

но на душе не будет мрака –

там вдруг тебя в лицо лизнёт

не предающая собака.

* * *

Размер стихов – анапест и хорей –

домохозяйкам ясен и эстетам.

А ко всему – уж если ты еврей,

хоть кем-то стань! Но только не поэтом!

Ночные дожди

Ночью дождь проспали горожане –

ветер злой швырял и рвал зонты.

Персонажем в маленьком романе

встретил утро пасмурное ты.

Кофе пей, погоды лучшей жди,

мал роман, зато длинны дожди.

Но они волнуют нас не очень,

многих лет они ведь не короче.

Жизнь и вымысел… нечёткие… границы –

дождь ночной, промокшие страницы.

Про Коростылёву Верку

Ей житуха вся – сплошные вздохи!

Шоколадки нет – одна фольга…

Временами – эсэмески-крохи:

«С Днём рожденья, бабушка Яга!»…

Ей глядеть в своё окошко тупо:

чёрт плеснул разбавленный бензин –

барахлит, дымит, стреляет ступа,

не на чем смотаться в магазин.

Не с кем выпить! Коша, гад в законе,

вызвать обещал по гостевой.

Бросил кости где-то в Ашкелоне,

не зовет к себе – хоть волком вой!

Спину ломит, изнывает тело,

без зазнобы Родина мала –

Лучше от него бы залетела,

так ведь вот же, дура – не дала! –

упиралась: «После свадьбы только!

Не гони, Кощеюшка, коней!»…

Девственница! Как ему-то горько

просыпаться было рядом с ней.

Воет в skype Яга-пенсионерка:

"Да возьми уже меня! Приди!" –

в метрике – Коростылева Верка

с донорской медалькой на груди!

Кипа

Не так уж много в мире синагог.

Их посетителей не так уж много тоже.

А кипа просто так лежит в прихожей-

любых вещей не лучше – не дороже,

чем шуба, чем ботинки, чем сапог.

Не надо без конца про свой удел,

как вор бывалый – про его наколку,

без умолку – но, бросив взгляд на полку,

возьмите и наденьте же ермолку-

к тем приобщитесь, кто уже надел.

К Всевышнему меж тысячи дорог,

найти б одну без войн и без картечи,

подсказок без и без враждебной речи,

когда Господь, обняв тебя за плечи,

провел бы в мир любви и синагог.

Мне снится дед. Видения храня,

я помню Гомель: двор, ворота,

мы у калитки…дождь… и от чего-то

он в радости: опять пришла суббота!-

он кипу надевает на меня.

* * *

На что похожа поздняя любовь?

На зимний пляж,