Сборник Сборник - Моё лучшее стихотворение Страница 6

1935

Юлия Друнина

Зинка

Мы легли у разбитой ели.Ждем, когда же начнет светлеть.Под шинелью вдвоем теплееНа продрогшей, гнилой земле.

— Знаешь, Юлька, я — против грусти,Но сегодня она не в счет.Дома, в яблочном захолустье,Мама, мамка моя живет.У тебя есть друзья, любимый,У меня — лишь она одна.Пахнет в хате квашней и дымом,За порогом бурлит весна.

Старой кажется: каждый кустикБеспокойную дочку ждет…Знаешь, Юлька, я — против грусти,Но сегодня она не в счет.

Отогрелись мы еле-еле.Вдруг приказ: «Выступать вперед!»Снова рядом, в сырой шинелиСветлокосый солдат идет.

С каждым днем становилось горше.Шли без митингов и знамен.В окруженье попал под ОршейНаш потрепанный батальон.

Зинка нас повела в атаку.Мы пробились по черной ржи,По воронкам и буеракамЧерез смертные рубежи.

Мы не ждали посмертной славы —Мы хотели со славой жить.…Почему же в бинтах кровавыхСветлокосый солдат лежит?

Ее тело своей шинельюУкрывала я, зубы сжав…Белорусские ветры пелиО рязанских глухих садах.

— Знаешь, Зинка, я — против грусти,Но сегодня она не в счет.Где-то, в яблочном захолустье,Мама, мамка твоя живет.

У меня есть друзья, любимый,У нее ты была одна.Пахнет в хате квашней и дымом,За порогом стоит весна.

И старушка в цветастом платьеУ иконы свечу зажгла.…Я не знаю, как написать ей,Чтоб тебя она не ждала?!

1944

Евгений Евтушенко

Свадьбы

О свадьбы в дни военные!Обманчивый уют,слова неоткровенныео том, что не убьют…

Дорогой зимней, снежноюсквозь ветер, бьющий зло,лечу   на свадьбу спешнуюв соседнее село.Походочкой расслабленной,с челочкой на лбувхожу,   плясун прославленный,в гудящую избу.Наряженный,   взволнованный,среди друзей,   родныхсидит мобилизованныйрастерянный жених.Сидит с невестой Верою,а через пару днейшинель наденет серую,на фронт поедет в ней.Землей чужой, не местною,с винтовкою пойдет,под пулею немецкою,быть может, упадет…В стакане брага пенная,но пить ему невмочь.Быть может, ночь их первая —последняя их ночь.Глядит он опечаленнои — болью всей души —мне через стол отчаянно:«А ну давай пляши!»

Забыли все о выпитом,все смотрят на меня,И вот иду я с вывертом,подковками звеня.То выдам дробь,   то по полуноски проволоку.Свищу,   в ладоши хлопаю,взлетаю к потолку.Висят на стенках   лозунги,что Гитлеру — капут,а у невесты —   слезонькигорючие   текут.Уже я измочаленный,Уже едва дышу…«Пляши!» —   кричат отчаянно,и я опять пляшу…Ступни как деревянные,когда вернусь домой,но с новой свадьбы пьяныеявляются за мной.Отпущен еле матерью,на свадьбы вновь гляжуи вновь   у самой скатертивприсядочку хожу.

Невесте горько плачется.Стоят в слезах друзья.Мне страшно.Мне не пляшется.Но не плясать   нельзя…

1955

Александр Жаров

Заветный камень

Холодные волны вздымает лавинойШирокое Черное море.Последний матрос Севастополь покинул,Уходит он, с волнами споря…

И грозный соленый бушующий валО шлюпку волну за волной разбивал…   В туманной дали   Не видно земли.   Ушли далеко корабли.

Друзья-моряки подобрали героя.Кипела вода штормовая…Он камень сжимал посиневшей рукоюИ тихо сказал, умирая:

«Когда покидал я родимый утес,С собою кусочек гранита унес —   Затем, чтоб вдали   От крымской земли   О ней мы забыть не могли.

Кто камень возьмет, тот пускай поклянется,Что с честью носить его будет.Он первым в любимую бухту вернетсяИ клятвы своей не забудет.

Тот камень заветный и ночью и днемМатросское сердце сжигает огнем…   Пусть свято хранит   Мой камень гранит —   Он русскою кровью омыт».

Сквозь бури и штормы прошел этот камень,И стал он на место достойно…Знакомая чайка взмахнула крылами,И сердце забилось спокойно.

Взошел на утес черноморский матрос,Кто родине новую славу принес.   И в мирной дали   Идут корабли   Под солнцем родимой земли.

1943–1945

Павел Железнов

Учитель

Тот, кто с ним говорил хоть недолго,помнит волжский его говорок.Человек этот был, словно Волга,вдохновенно могуч и широк.Я лицо его знал по портретам,наизусть заучил все черты.В кабинет его, залитый светом,привели меня детства мечты…Помню, как у дверей его дома,на ступенях стоял, сам не свой,задыхаясь, как после подъемана вершину горы снеговой…Помню, как обжигающей искройпромелькнула в сознании мысль:«Неужели он рядам, так близкои мечты наконец-то сбылись?»Вот басит с удареньем на «о»он, кто Чехова знал и Толстого.Я понять не могу ничегои ответить не в силах ни слова.Вот сидит он, чью руку не разпожимал с уважением Ленин…Я боюсь, что проснусь я сейчасгде-нибудь на вокзальной ступени…Вдруг, смотрю — он усы распушилмолодою улыбкой сердечнойи, спросив меня:   — Куришь, конечно? —папиросой большой угостил.Незаметно волненье моес папиросным рассеялось дымом.И, как будто не с Горьким Максимом,а с товарищем старшим, любимым,говорю про житье, про бытье.О скитаньях своих рассказал,о работе в порту, в Ленинграде,и стихи — ожидая похвал —прочитал нараспев по тетради.Думал — скажет сейчас: «Хорошо!» —по плечу с одобреньем похлопав.Но, как мастер подручному:   — Плохо! —он сказал, нажимая на «о».Показал, как расставить слова,чтоб строка зазвенела струною.Но не просто секрет мастерства —смысл работы раскрыл предо мною:   — Поэт говорил во время óно   с друзьями, со своей семьей.   Сегодня   он, стóя у микрофона,   со всей говорит Землей!Врывается голос во все квартиры,сразу во все этажи.Поэт должен быть эхом мира,а не нянькой своей души!Поэт должен работать,   таксердце свое настроив,чтоб   в дни трудовых и военных атаклюдей превращать в героев!..(.)Тот, кто с ним говорил хоть недолго,выходил полный сил на порог.Человек этот был, словно Волга,вдохновенно могуч и широк!

1951

Василий Журавлев

Старый карагач

Повсюду степь!Степь без конца и краяшумит,волной пшеничною играяда табуны ветровпуская вскачь.И вдругнад марью поля золотого,над изобилием зерна литогораскинул руки старый карагач.

Он, как колхозник,посреди пшеницы встал,чтоб целинной нивойподивитьсяда поразмыслить в полекой о чем.И ничего,что в пыльном он нарядеи что сухие ветви,словно прядиседых волос,застыли над плечом.

Все ничего!Да только вот в просторыврываются ревущие моторы.И карагачуже в кольцо зажат.А под его полою карагачата —смешные,несмышленые внучата —стоятда каждым листиком дрожат.

И старый карагач,почти неистов,вдруг застонал,заслышав трактористов:— Ребята!А нельзя ли сторонойпообойти мои владенья эти?!Сердечные,хоть совесть поимейте,ведь я здесь все жежитель коренной!..

И трактористы, утопая в гуле,свои машиныв сторону свернули,оставив за собой одно жнивье.И карагач,опять поля лаская,куражится,на волю выпускаяпотомство плодовитое свое.

1956