Юрий Терапиано - «Тревожимые внутренним огнем…»: Избранные стихотворения разных лет Страница 6

«Выйду в поле. На шоссе всё то же…»

Выйду в поле. На шоссе всё то же.Изредка мелькнёт велосипед.Вновь такой же, со вчерашним схожий,Вечер, полумрак и полусвет.

Фонари автомобилей, звёзды,Грусть о тех, которых не вернуть.Тихий и прозрачный летний воздухИ кремнистый лермонтовский путь.

Снится мне: за грани туч прекрасных,За ограды всех миров иных,Музыкой таинственной и страстнойВвысь летит дыхание земных

И, росой вечерней ниспадаяНа траву и пыльные кусты,Хрупкой влагой, не достигнув рая,Падает на землю с высоты.

«Глубину одиночества мерьте…»

Глубину одиночества мерьтеБожьей мерой и мерой людскойВ час, когда приближается смертиНеподвижный и страшный покой.

«Даже смерть, всё пройдёт, всё проходит», —Так гласила арабская вязьНа могильном столбе, на восходеБлеском солнца и моря светясь.

В Истанбуле сады расцветали,Ветер с юга дыхание нёс…Мы мудрее теперь. Мы устали.Что нам розы? Сейчас не до роз!

«Далекие темные горы…»

Далекие темные горыОсенний закат осветил,И вечер тяжелые шторыНад нашим окном опустил.

В сиянии лунном, нетленном,В глубоком покое ночномУсни, — бесконечно-блаженным,Чудесно-беспамятным сном.

Прощается лето с тобою,В реке замерзает вода.А там, над звездой голубою,Другая зажжется звезда.

Диана Люксембургского сада

Закинув руку за плечо,Стрелу ты ловишь из колчана,Вздыхающая горячо,Разгорячённая Диана.

Ты мчишься в каменном кругуОдежд, вскипающих как пена,И как виденье на бегуСверкает лёгкое колено,

Такой стремительный полёт,Такая лёгкость пред глазами,Что будто бы весь сад плывёт,Летит, кружится вместе с нами.

Диана в воздухе сухомРитмические мечет стрелы,И мрамор кажется стихомЯмбически-окаменелым.

«Думал — такого сознанья…»

Думал — века измерил,А жизнь прожить не сумел.

А. Белый

Думал — такого сознаньяНе было в мире, что вотОн лишь один в состояньеВ горний пуститься полёт.

Духа сиянье слепило,Музыка пела ему,Тайная чудная силаВниз устремлялась, во тьму.

И, как на посохе мага,Розами мудрость цвела.Буквы, чернила, бумагаИ полировка стола…

Но ничего не сумел онВыразить. Сроки прошли,И в пустоте прозвенелоСлово, коснувшись земли.

И, умирая, как с кручи,Рушился он с высоты,Падал звездою падучей,Так же как Блок и как ты.

«Есть поверье: чувствуя, что он…»

Есть поверье: чувствуя, что онСмертью близкой будет поражен,Раненный предвиденьем беды,Коршун ищет близости воды.

И, найдя, кружит, и вдруг полетСразу и навеки оборветИ, раскинув крылья, с высотыПадает в прибрежные кусты.

Так и я, к тебе свой путь прервав,Упаду среди недобрых трав,Так и я, сыграв свою игру,В воздухе высоком не умру.

«Ещё назвать тебя не смею…»

О, дочь верховного эфираО, светозарная краса…

Е. Баратынский

Ещё назвать тебя не смею,Смерть, «светозарная краса»,Еще осилить не умеюВзмах рокового колеса.

В бессилии, в изнеможеньеЕщё готов склониться я —И вдруг передо мной виденьеСовсем иного бытия:

Заря нездешняя, алея,Встречает парус корабляИ входят Эрос и ПсихеяВновь в Елисейские Поля.

«Еще вчера — холодный мрак и тени…»

Еще вчера — холодный мрак и тени,А вот сейчас все расцвело в тиши.Везде сирень. Прозрачен свет весенний,Над озером застыли камыши.

И птица красногрудая без страхаУ ног моих клевала червяка.Я вспомнил все: печаль земного прахаИ шум времен, текущих как река.

Пришла весна нечаянно и рано,А там, в Крыму, давно растаял ледИ медленно с зеленого курганаСпускаются стада, свирель поет…

«Женщине, которой Гумилев…»

Женщине, которой ГумилевО грифонах пел и облаках,Строю мир я выше облаковВ сердце восхищающих садах.

Говорю ей: «Есть для нас страна —Душу вынем и туда уйдем:Выше страха, выше смерти, выше снаНаш прекрасный, наш небесный дом.

Помнишь, в древности мы были там.Словно в воду звездные лучи,Нисходили к смертным дочерямАнгелы бессмертные в ночи.

Вспомни — в древности и ты былаЯрче звезд для Ангела Луны,И теперь еще добра и злаНад тобой два света сплетены».

Но она грустна и смущена —«Разве можно верить — просто так?»Медленным движеньем у окнаКрылья-тени вскинула во мрак.

Слушает — и не находит слов,Смотрит, но в глазах печаль и страх,Женщина, которой ГумилевО грифонах пел и облаках.

«Заката осеннего свежесть…»

Заката осеннего свежесть,Высокие облака.На камне оставила нежностьТвоя дорогая рука.

И, кажется, всё просветлелоОт счастья и теплоты,Пока, улыбаясь, смотрелаНа небо вечернее ты.

«Здесь ничто, ничто не вечно…»

Здесь ничто, ничто не вечно,Всё проходит, всё пройдёт,Счастью, юности беспечнойТоже гибель настаёт.

Как утешиться — не знаю,Но зачем-то нам данаЭта музыка земная,Эта новая весна.

Налетает вдохновенье,Настигает налегке,И волной смывает пенье,Словно надпись на песке.

«И после девятого вала…»

И после девятого валаПодвижница Музы опятьТаинственно нас волновала,Сердца заставляя стучать.

Пленительно смутное пеньеВо тьме, в пустоте ледяной…Так тянется к солнцу растенье,Лишённое почвы родной.

«Как можно спать, когда кругом война?..»

Как можно спать, когда кругом война?Как можно лгать, надеяться и верить?Ведь безразличье — страшная вина…А дни мои — какой их мерой мерить? —

Забота о себе, и нищета,Унылый труд, болезни, раздраженье…Как можно жить? Ведь это — пустота,Предельный мрак, слепое униженье,

Удел Червя, улитки… И к чемуВсё «высшее», всё «гордое», все строки…(Дождь. Капли глухо падают во тьму.)

Но я живу. И воздух Твой жестокийДыханию привычен моему.

«Когда нас горе поражает…»

Когда нас горе поражает,Чем больше горе — в глубинеУпрямой радостью сияетДуша, пронзённая извне.

Есть в гибели двойное чудо:Над бездной, стоя на краю,Предчувствовать уже оттудаСвободу новую свою.

Вот почему мне жизни мало,Вот почему в те дни, когдаВсё кончено и всё пропало,Когда я проклят навсегда,

В час, в трудный час изнеможенья,Мне в сердце хлынет тишина —И грозным светом вдохновеньяДуша на миг озарена.

«Когда-нибудь опять весне и свету…»