Сергей Петров - Избранное Страница 8

1-2-9 января 1965 – 1, 8 ноября 1966

1970-е

ГИЛЬБЕРТ-ФУГА

Am Anfang war das Zeichen.

Аз есмь какой-то изначальный знак.И пусть он тощ, и хром, и нагло наг!Бродяга! Сукин сын!! Варнак!!!

На высоте ума произрастают знаки,добра и зла обугленные злаки,чернильные смешные семена,прозрачные, как звуки, имена.

Пространство точно лист бумажный чисто,от ярости белым-бело,но скачут по нему, как черти, числа.Каким их ветром намело?

Застенка моего студены кафли,ползут по ледяным ладоням слизни слез.Как вытянулись восклицаний капли!Как выю гнет червяк-вопрос!И бытие в уме держу я, как в остроге,и знаки-стражи страшно многороги.Кишит меж палочек сухих широт и длинжучков-значков порядок муравьиный.Над временем, как над немой равниной,прогрессий врезан журавлиный клин.И существуя в беспредметных играх,и порождая сущее из Пи,и отсылая яви на XY[6],сочтя себя (а чем?), ложись и спи.И если сон прямолинейно начати на него не жаль уму трудов,то знаки сна, ей-ей, не меньше значат,чем знаки книг, деревьев и следов.

А кто сказал, что числа неподвижны,что величины все себе равны?Личины вечной сущности полны.И вещи, точно знаки, непостижны,но лишь с обратной стороны.

Ползут жуки – глаголи, люди, буки, –и возношусь над ними я зело.Ах, нахлобучки тайные науки,ах, знаки, призраки и звуки!Каким их ветром намело?

В какие иноки бы я постригся,в какой пустыне я искал воды,как путник в путах, и дошел до икса,утыкан иктами беды?

Возделывая уравнений грядкии зная, что пустоты все равны,когда выстраиваются порядкина уровне бесшумной вышины,я что-то значу в виде чернокутца,а с четырех сторон и так и сякчетыре действия вокруг меня толкутся,но сам я только одинокий знак.

17 февраля 1970

САМСУСАМ

(фуга)

Я Самсусам с продолгой бородой,которая бурнее, чем у Бога.Как музыкой, владею я бедой,не выпуская горя из острога.Ах, борода, ты, пенная дорога,прикинулась пучиною седой.Я Самсусам или Мафусаил?На что теперь мои пригодны годы?Я черною полынью напоилуста сухие треснувшей природы,пустынные великие уста.Но взоры робки и пугливы, как олени.Шагаю наугад, и, видно, неспростамне море пересохло по колени.Да, пересохло, словно чья-то глотка,а чаще дыбится, как чьим-то волосам,и из вселенной, как из околотка,не выехать, – зато я Самсусам.Мелькает мимо лес олений и лосиный,в осиновую горечь кол забит,и, голосуя каждой волосиной,пучина бороды отчаянно вопит.И тонет в ней, всплеснув руками, память,и дышат жаром жадные пески.Не распрямить меня и не переупрямить,и согнутый в дугу я буду самсусамить,глотая собственные черствые куски.Природины уста печально пересохли,надтреснутые губы мне бубнят,что надо, нежно распуская сопли,ласкать ладонью крохотных ягнят.На ласки много ли положено труда-то?Скорми сусальный пряник чудесам,Сусанна моется как молится глазам.Сам корочку кусай! Пусть время бородато –и Хрон с ним! А зато я Самсусам!

30 августа – 7 сентября 1970

БОСХ

Мозг выполз, как в извивах воск,епископ посох уронил.Небось ты бог? Небось ты Босх?Небось святой Иероним?

И ухо, полное греха,горит как плоть во весь накал,и, сладко корчась, потрохалюдей рождают, точно кал.На арфе распят голый слух,отвисла похоть белым задом,пять глаз, как пять пупов, укрылись за дом,сбежав с рябых грудей слепых старух.И два отвесных тела рядом,два оголенных райских древа —долдон Адам и баба Ева,она круговоротом чрева,а он напыщенным шишомбытийствуют – и нет ни лева,ни права в их саду косом.А страсть тверда, как кость, как остов,как гостья гордая погостов,и тело кружится, как островв житейском море суеты.Увидишь о своем часу и ты,как славно скачут черти в калеи забивают кол в Господень хлеби как в три яруса по вертикаливселенский вертится вертеп.

А я твой глаз и взором бос,и у тебя в когтях храним.Небось ты боль? Небось ты Босх?Небось святой Иероним?

Грешит седая бороданад раскоряченной любовью,в огне по горло городаприкованы к средневековью.У колб, реакторов, ретортхвостом накручивает черт,и атомы летят на части,и вавилонские напасти,и всеегипетские казни,и блудодейнейшие блазниползут, как слизни, в драный нос,и черный замок точно печиобугленные поднял плечи,в огне и тьме он – как Патмос.

А Босха дьявольская пасхаот адской радости строга,когда бесенок за подпаска,а страсть подъята на рога.Колдуньиной иглою воск,скажи, не насмерть ли раним?Небось ты бой? Небось ты Босх?Небось, святой Иероним?

Забрался бес к тебе в ребро,и раком ползает добро.И не оно ль того хотело,что где-то, клейко забелев,в обтяжку лайковое телонадето на прохладных дев.Отшельник ежится в пещере,а блуд впился в сосцы беды,и страхи Божьи, зубы щеря,раздули щеки и зады.Отшельник ежится в пещере,когда над ним занесеныи блещут тщи, как Лота дщери,и сны, как блудные сыны.Ах, маленький святой Антоний!Завыл, как волк, святой посул,и душ вытягивает тонис апостолами Вельзевул.Бесовский рой вещей в пещереозорничает ввечеру,вонзая зло и злобу в щели,вгрызаясь в каждую дыру,загнав под ногти и под кожувсесотрясающую дрожьи привалясь к тебе как к ложубагровою оравой рож.

Всеадье! и разгульный пост! —скользнула ласочкой ятровь.Небось ты бес? Небось ты Босх?Небось небесная любовь?

17 декабря 1970

Я БЫЛ

(фуга)

Я был. Но кажется, что и осталсясам при себе? Иль даже при своих?Я был и все-таки не сдался.Быть может, только в ширину раздался,и вот теперь живу я за двоих.И за тебя живу. И пусть живу я вдвое,от одиночества по-волчьи воя,в себя вонзая когти и клыки.И головы мои все сжались в кулаки.А голос – рвется в дыры черных ртов он,из глотки вырван да и четвертован.А голос – он на мысли лобной бьется.Мели, Емеля? Мýки намели!Отхлынет голос, но и остаетсявоздушно-грязной пеной на мели,как в выброшенных лебединых пачках.Мели, Емеля! Лебедь уплыла,и, песню с края суриком запачкав,закат грозится воду сжечь дотла.Ах, мука милая! Ты и шустра же!На истину прищурился Пилат, –и за плечами во весь рост, как стражи,стоят два голоса на некий третий лад.И за тебя живу. Воистину двоитсяв любом глазу любая суть и стать,и тот великий трус, кто не боитсянесуществующее познавать.А много ли меня? И велика ли кража?И вот, вытягиваясь из последних жил,восстали за спиной два страшных стражаи только смотрят, как я был.И если мне на глас седьмый живется,и если чувства стали что крюки,то всё, что даже робко отзовется,пускает в ход клыки и кулаки.О музыка моя! Воздушные ухабыи волны полузабытья.Я был и ждал – и был я, дабыко мне прижалась музыка моя.И прижилась. Но бесовой напастьюсо мной кружилась в вальсе лиховерть.О, если б музыкою истекать, как страстью,когда придется удаляться в смерть!

1970

ПЕРВЫЙ КОНЦЕРТ