Валентин Ежов - Первая Конная Страница 12

— Здравствуй, Надюша, — сказал командарм. — Чем лечишь, товарищ начальник лазарета?

— Иодом, — ответила та, отбросив упавшие волосы. — Сема, ты мне муж или не муж?

— Муж, — ответил командарм.

— Семен Михалыч, — вдруг приподнялся с полу раненый. — Видать, вроде того, что остаемся мы?..

— Остаетесь, — ответил командарм.

Женщина отвернулась и вновь склонилась над машинкой.

— У ребят соображение — не отбиться нам… — сказал раненый.

— Не канючь, — недовольно ответил командарм. — Небось, не оставлю.

Раненый смолк. Женщина шила, не оборачиваясь. Командарм потоптался за ее спиной и сказал:

— Ну, я пошел…

— Иди, — ответила женщина. — Муж.

…Командарм шел через площадь. Бойцы у костра смолкли.

— Что не спите? — спросил Буденный.

— Перед боем и кони не спят, товарищ командарм, — ответил ему боец, — вздыхают да переступают.

Матвей потянул гармонь с тачанки.

— Командарм, — сказал он. — Поиграем песню.

— Поздно.

— Тю! — сказал Матвей. — Может, у кого эта ночка последняя, и ее проспать?.. Поиграем?

Буденный взял гармонь.

Задумчивое вступление пошло издалека. Потом тихо, приглушенными голосами поплыла над площадью кубанская песня.

— Звезда полей, — пел командарм, — звезда полей над отчим домом и матери моей печальная рука…

Все тихо пели. И только Матвей шагнул в темноту.

Бахтуров сидел за столом и писал. Сюда тоже долетела песня. Потом он встал и растолкал спящего на кровати начдива Морозова.

Тот поднялся и сел, тяжело озираясь.

— Вот, слушай, — сказал Бахтуров, он стоял посреди комнаты — красивый, богатырского сложения, без сна в горящих глазах. — Вот, слушай!

Из-за лесов, из-за суровых темных горНаша конница несется на простор.На просторе хочет силушку собрать,Чтоб последнюю буржуям битву дать…

— Ну, как?

— Годится, — пробормотал Морозов и повалился на кровать.

У линейки стояли двое. Это были Добров и Варя.

— Милок, — сказал Доброву подошедший Матвей. — Поди-ка со мной, милок. Дело есть.

— Ты что, Матвей? — тревожно спросила Варя.

— Ничё, Варюш, — ответил Матвей, — послушай песню, мы счас.

Они отошли. Матвей придвинулся к Доброву и тихо сказал:

— Ты, парень, сестренку не обидь, а то живо причешем, лучше не надо.

— Так я ж ее не обидел.

— А я и не говорю, — шептал горячо Матвей. — Просто памятую тебе, чтоб не забыл. А забудешь, еще раз напомню. Второй раз забудешь, второй раз напомню.

Он отошел и исчез в темноте.

Очкарик лежал на сене. Рядом с ним ворочался и вздыхал Тимошка, казак с льняными волосами.

— Длинные эти ночи перед боем. А поговорить охота… — Он закурил.

— Спи… — сказал очкарик. — Завтра бой.

— Бой, он каждый день, — сказал наказ, — а вот приходит охота поговорить с хорошим человеком, а где его возьмешь, хорошего человека-то?

Очкарик не ответил — он спал.

Казак тяжко вздохнул и стал слушать песню.

…Не спали бойцы у костров…

Не спали раненые в лазарете…

Не спали пленные в тюрьме, ожидая своей участи… Никто не спал: кто просто слушал песню, а кто и подпевал тихо…

— Звезда полей, звезда полей над отчим домом и матери моей печальная рука…

Не спала и Надя, жена командарма, она лежала без сна, с широко открытыми глазами, рядом с нетронутой подушкой мужа и тоже слушала песню.

…Егоров очнулся ото сна, открыл глаза. Он поднял голову и на светлеющем квадрате окна увидел темный силуэт человека с неизменной трубкой.

Сталин смотрел в окно и видел темный город и множество огней от затухающих уже костров. Дивизии, полки, эскадроны — вся громадная армия, скрытая темнотой, набиралась сил в ожидании завтрашней битвы. И среди этих огней где-то горел костер, возле которого сидел командарм, и над темным городом летела его песня. Казалось, что пела вся армия.

Короткая летняя ночь кончилась, брезжил рассвет.

У ворот тюрьмы стояла тачанка. Филька-казачок сидел на вожжах, а Матвей дремал на задке.

Конвой выводил пленных, и Дуплищев, комендант, выстраивал их в одному ему известном порядке.

— Барахольщики и насильники — сюда, — говорил он. — Контрики, каратели, саботажники — тоже сюда. — Дуплищев подумал и подтолкнул жандармского ротмистра к общему строю. — И вы сюда, господин вешатель.

В особой шеренге осталось трое: два офицера и священник.

Дуплищев обратился к ним.

— Кто желает, — спросил он, — вступить в Красную Армию и в борьбе за мировую революцию кровью смыть позор неправильных заблуждений?

Офицеры стояли не шелохнувшись. Священник недоумевал.

— Вот и хорошо, — сказал Дуплищев. — А вы, — добавил он стоявшему в растерянности священнику, — идите.

— Куда? — спросил священник.

— А куда хотите. Вы нам без надобности. — Дуплищев повернулся к шеренге: — Правое плечо вперед! Прямо — шагом марш!

Колонна пошла.

— Садись, — сказал Матвей Дуплищеву, когда тот вышел за ворота. — Садись, подвезем.

— Не положено, — буркнул комендант.

— Не положено назад бежать, когда вперед надо.

Комендант сел в тачанку и отвернулся. Рыжебородый урядник, крепкий, с медной, загорелой морщинистой шеей, увидел Матвея и Фильку, узнал сыновей, блеснули глаза и потухли.

— Сколь не видались, батя, — сказал Матвей с едущей вровень тачанки, — а поговорить не об чем.

— Гуляй, — ответил урядник. — Ваша сила….

— Мать-то померла… — сказал Матвей. — Забил ты ее до смерти.

— Туда ей, потаскухе, и дорога. Наплодила нехристей…

— За нее, за ребят со станицы, что ты перевел, на распыл идешь.

— Мало перевел… — ответил урядник. Комендант крякнул в кулак, отвернулся, смолчал.

Впереди показался пустырь. Комендант выбил трубку.

— Ладно. — Он спрыгнул с тачанки. — Забирайте его. Ваше дело. Семейное.

Матвей сошел с тачанки и вывел урядника из строя.

— Пошли, батя, в сторонку. Поговорим…

Подошли к обрыву.

— Становись до яру ближе, — сказал Матвей.

Старик отступил назад и глянул вниз. Глубоко в яру чернел труп дохлой коровы со вздернутыми ногами.

Филька бросил вожжи и, прихватив карабин, встал рядом с братом.

— На изготовку, — сказал Матвей.

— Не серчай, батя, — сказал Филька.

— Хрен тебе батя, не я! — Урядник шагнул вперед и с задором крикнул: — Но-о, Игнашка! Нешто не доведется свидеться, раздери твою мать! Идут с Хопра казаки вашенскую власть резать. Не умру, сохранит матерь божья. — своими руками из нас душу выну! Изведу свое семя!

— Пли! — скомандовал Матвей. Дернулись кони.

Урядник скатился в обрыв.

Вслед в стороне ударил нестройный залп, и там, над рощей, взлетела с криком стая грачей.

В окно настойчиво постучали. Ординарец вскочил с лавки.

— Кто?

— Я. Открой, Федя, — послышался голос комфронта Егорова. В сенях было темно. Ординарец, чиркнув спичкой, зажег лампу.

— Буди, — сказал Егоров. — Пора.

— Так они же и не ложились, — удивленно ответил Федя.

Комфронта распахнул дверь.

Весь штаб и высший командный состав армии были в сборе — при свечах сидели над раскрытыми картами. Буденный стоял у стола.

— Шестая дивизия, — говорил он Тимошенко, — атакует противника с запада. Четвертая, — он обернулся к Городовикову, — поддерживает Тимошенко с юга.

— Первым пойду в атаку! — вскочил Городовиков.

— Ты, Ока, человек отчаянный, но не забывай, ты не один, у тебя бойцы, и за них ты в ответе!.. Одиннадцатая Морозова обеспечит правый фланг и при поддержке стрелковых дивизий с востока и северо-востока прижмет противника к реке.

— По-моему, все ясно, товарищи, — сказал начштаба Зотов, сворачивая карту.

Буденный, заметив в стороне улыбающегося Егорова, сказал:

— Вот так, и никакой тактики!

Он отошел к окну, взглянул — по сонной еще и пустынной улице пронеслась тачанка, обогнав уныло бредущего к храму священника. Филька-казачок правил. Угрюмый Матвей сидел на задке.

— А все-таки скажите, Семен Михалыч, — спросил Егоров, — вас не смущает недостаток боеприпасов и артиллерии?

— Нет, — повторил Буденный. — Всё, чего у нас не хватает, мы возьмем у противника.

— Правильно, — весело заверил Ока Городовиков. -

Стало светлее.

— Разрешите поднимать? — спросил Зотов и задул свечи.

— Поднимай, — сказал командарм. — В час добрый, ребята, с богом, по коням!

…Чистый звук сигнала, подхваченный многими трубами, поплыл над городом,

— По коням!

Во дворах засновали связные, коноводы разбирали лошадей.

Тачанка Матвея с ходу влетела во двор.