Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев Страница 23

4

– Есть особый жанр «охотничьих баек». В твоей практике бывали интересные случаи, которые можно было принять за байку, но которые были на самом деле?

– Мы время от времени занимаемся консультацией непрофессионалов-любителей, берем их на охоту, помогаем с грамотной организацией мероприятия. Была у нас группа, пожелавшая участвовать в добыче медведя. Мы приехали в лес, выпили за знакомство, один человек сильно перебрал, и мы его посадили на самый невыгодный лабаз, куда зверь, по нашим расчетам, вряд ли бы вышел. Человек там уснул, а медведь как чуял. Номер, находящийся на соседнем лабазе, метрах в трехстах от этого, видит следующую картину: выходит медведь и начинает не спеша кормиться в десятке метров от храпящего «охотника». Тот его благополучно проспал! Мало того – через пять минут, вслед за первым медведем, на то же место выходит второй. А «охотник» храпит – ему хоть бы хны! Тот номер на соседнем лабазе весь извелся и изнервничался, наблюдая за тем, как и второй зверь, набив себе брюхо, спокойно удалился.

– Наверно, многие нынешние владельцы ружей относятся к охоте как к баловству?

– Да – как к хобби, как к отдыху: приехал – выпил. Но это не охотник, который так поступает. Охотник – тот, кто знает лес, знает зверя, умеет его найти, распутать след, а не погулять с ружьем, как на пикнике.

– Я часто встречаюсь с представителями различных творческих профессий, и многие сетуют на то, что нет наследников, что среди молодежи мало кто подхватывает их ремесло – хоть в физике, хоть в живописи. Любопытствующих много, занимающихся много, но эти таланты не вырастают в мастеров. Есть такая тенденция в охотничьем мире?

– К сожалению, есть. Нечасто встретишь людей моего поколения с таким багажом знаний, который дали мне. Я не хвалюсь. Настоящие профессионалы – это, как правило, люди старой закалки, из поколения моего отца. Конечно, есть молодые охотники – они по-своему амбициозные, но для них охота скорее развлечение, а не принцип жизни. Раньше в деревне почти все пацаны, у кого была такая возможность, вешали на плечи ружья и уходили в лес, учились, пробовали, испытывали себя, а сейчас никому ничего не надо. Дай бог, если один-два таких паренька в поселке найдутся. Тесно никто не занимается охотой – в выходные балуются, выезжают, гоняют на снегоходах с ружьями, но они же всё знают поверхностно, вприглядку. Сам труд обесценился, обесценились наши знания. Раньше за две шкурки убитой лисицы можно было получить нормальные деньги, а сейчас – две-четыре тысячи рублей. Невыгодно заниматься.

– Но ведь если что-то любишь, уже не думаешь «выгодно», «невыгодно». Ты вот говоришь, что охота отчасти принцип жизни. Что она тебе дает?

– Уверенность, радость, новизну. Для меня в охоте главное – изучение леса, наблюдение, понимание его. Бывают совершенно удивительные впечатления.

– Какие, например?

– Глухариный ток меня завораживает – как сам ток, так и песни глухаря.

– Что в них удивительного?

– А вот идешь по ночному тихому лесу и задолго до рассвета выходишь на токовище, начинаешь ожидать песни петуха. Под песню подкрадываешься к нему под дерево, начинает брезжить, и ты видишь все действо. Пока не рассвело, глухари сидят и токуют на деревьях, преимущественно на соснах, рядом с гривками, либо на болоте, где есть мох, лишайник, ягоды. Глухарь поет, пушит хвост, как павлин, а когда рассветает, самцы слетаются на сухой бугор и дерутся за самок – глухих тетерь. Это самая древняя и большая птица в нашей полосе. Она еще и тяжелая. Самый крупный петух, которого я брал, весил пять килограммов с четвертью. А размах крыльев у них какой! Когда глухари начинают драться, бить крыльями, такой шум и грохот стоят в лесу, словно где-то рядом деревья валят. Я не могу передать словами. Удивительное зрелище.

– А есть такая вещь, как охотничья интуиция?

– Да, но она вырастает из огромного предыдущего опыта. Он позволяет вернее угадать и сделать правильный выбор.

– Доброй охоты!

О ПРИРОДЕ ТВОРЧЕСТВА (ЛЕСНАЯ ВЫУЧКА – II)

Земную жизнь пройдя почти что всю,

Я снова вышел сумрачном лесу…

Анри Волохонский

1

Что чувствуют ночные деревья, когда их касается лунный свет? Или черная речная вода, когда по ее поверхности расплывается мерцающая желтизна фонарей? Человек, который об этом задумывается, – он потерялся или нашелся? Когда мне плохо и хочется тишины, я не иду на церковные службы – я иду в лес, потому что только там, под сводами сосен или в сумраке ельника, на полянах с ромашками или в пойме реки с полосатыми камышами, – там моя церковь, место, где светло. А в храмах мне становится неуютно и неловко, словно на поминках. Остывший пепел не дает мне покоя. Кто я такой? Сатир? Чупакабра? Умнее писать, нежели сомневаться.

2

Сегодня приснились черные, матовые змеи, пригревшиеся на трубе теплотрассы, вдоль которой я шел. Пока они были неподвижны, я их не видел, но когда они вдруг начинали двигаться, я испытывал невольную смесь из страха и любопытства и даже отчасти благодарность и симпатию к змеям за то, что они есть.

3

Все лесное с детства притягивало меня.

Лес был сказкой, волшебной заповедной страной, в которой можно было встретить самых удивительных существ – от зайца и белки до болотной ведьмы, – и поскольку я знал, что не стоит доверять ведьмам, то и лес, природа как возможное место их обитания никогда не вызывали у меня умиления, сентиментального пиетета или прочих «добрых» чувств.

Но мне в лесу было хорошо. Я любовался лесом как тайной, которая рушит и созидает с одинаковой легкостью.

Помню, как однажды, много лет назад (я был еще ребенок) в нашей квартире появились настоящие лосиные рога, украсившие стену напротив зеркала. Они стали безобидной вешалкой для шапок и женских платков, но мое воображение подрисовывало к ним и их бывшего обладателя, который по ночам появлялся в прихожей и вставал под рога, примеряя к ним голову, как будто надеясь обрести их снова.

Это была магия, которой впоследствии учили книги – Фолкнер, Рембо, Хлебников, Летов:

Лицо спящего на столе кота

Резко напомнило мне метро

Вот я и поехал

На телевизоре все в той же стране моего детства лежал сувенир, напоминающий корягу, которая запуталась в собственных ответвлениях. Ее подарил на шестидесятилетний юбилей