Заметки из путешествия в Россию - Эрнст Толлер Страница 4

Государство оказалось неспособным обеспечить крестьян необходимыми товарами, пришлось дать им возможность купить их. Во времена военного коммунизма крестьянин сдавал излишки зерна, данное государством обещание поставлять взамен товары сдержать не получилось. Следствие — нежелание и сопротивление. Крестьянин всё меньше и меньше возделывает поля. Сегодня он платит часть налогов деньгами, продает зерно на свободном рынке, ловко использует гротескную конкурентную игру артельных и государственных закупщиков в своих интересах. Его больше не вынуждают, как во времена военного коммунизма, против воли покупать кучу ненужных вещей, чтобы купить необходимую.

Однако правительство идет на уступки не только в экономических вопросах. Закон о браке в Советской России подвергается пересмотру — из-за крестьян. Вынесение на рассмотрение вопроса о том, что неузаконенный брак следует приравнять к законному, вызывает недоумение у обывателя. Если бы большинство населения состояло из рабочих, дискуссия была бы бессмысленной. Но для крестьянина этот вопрос имеет огромное значение. Хотя вся земля национализирована, он обрабатывает пашню как своего рода наследный арендатор и подобно землевладельцу, желает, чтобы она не была раздроблена между многочисленными, возможно, враждующими наследниками. Нельзя также забывать, что крестьянин традиционно живет по заветам православной церкви[5].

На заре революции многие большевики верили, что антицерковная пропаганда сотворит чудеса с просвещением крестьян. Они ошиблись, не всякая форма антирелигиозной пропаганды сегодня приветствуется правительством. Тем не менее было бы ошибкой полагать, что поддержка, которую получила примирившаяся с советской властью (переоцененная по влиянию) ветвь православной церкви, представляет нечто большее, чем промежуточный эпизод.

Крестьяне настолько пребывают в суеверных представлениях, что, когда Красная артиллерия стреляла из пушек в грозовые облака, чтобы не допустить осадков в виде града, в деревнях поднялся крик: «Посмотрите только на этих большевиков, они из пушек стреляют в Господа Бога!»

Письмо третье. Небольшой инцидент

Читали ли Вы в берлинских газетах заметку, что меня якобы выслали? Как и большинство новостей о России, эта оказалась уткой. Но я всё же хочу рассказать о действительно имевших место событиях, которые послужили тому поводом. Не конкретных обстоятельств ради, они несущественны, важна атмосфера. Я уже рассказывал Вам, с каким шумным, едва ли не американским восторгом меня принимали. Во всех газетах печатали фотографии и интервью, меня забросали приглашениями, вскоре должен был состояться вечер, на котором планировалось мое выступление с докладом и в почетный президиум которого избрали Клару Цеткин и других вождей революции, различные объединения провозглашали меня своим почетным членом, а Союз корреспондентов-рабочих хотел принять меня в свои ряды на специальном мероприятии.

Не помню точно, кажется, на четвертый или пятый день после приезда я вышел утром из отеля, не подозревая ничего плохого и наблюдая за царящей на московских улицах приятной глазу суетой. Вижу — по другой стороне улицы идут знакомые и как будто меня не замечают. Встречаю других знакомых — отворачиваются. Захожу в Общество культурных связей с заграницей. Все бросают на меня смущенные взгляды. Спрашиваю о чем-то незначительном — отвечают невнятно. Бывают моменты перед неким событием, когда на чувственном и рассудочном уровне уже догадываешься о его сути.

— В чем дело? — прямо спрашиваю я.

— Вы не читали «Правду»?

— Нет.

— «Правда» публикует яростные нападки на вас одного немецкого коммуниста и просит прощения за размещение вашей фотографии на передовице еженедельного иллюстрированного приложения. Описанные автором события были редакции неизвестны.

Мне переводят очерк[6], анонимный автор которого — Пауль Фрёлих[7]. Под псевдонимом Пауль Вернер он выпустил исторически несостоятельную, полную выдуманных подробностей брошюру о Мюнхенской Советской республике[8]. В своем памфлете он обвиняет меня в том, что в 1919 году в Мюнхене я вступил в сговор с белыми, препятствовал защите города, вывел войска из Дахау, что делает меня истинным виновником поражения республики. Всё это ложь. «Сговор с белыми» состоял в том, что я, будучи командармом, выставил белым, которые тогда заняли Дахау, ультиматум: в течение нескольких часов очистить город, иначе мы перейдем в наступление. (Позднее нам так и пришлось поступить.) Такой ультиматум был необходим с политической и военной точек зрения, он давал возможность организовать поспешивших выбежать на ночные улицы рабочих. В свою очередь приказ из Военного министерства немедленно стереть Дахау с лица земли был бесполезным с военной точки зрения, а с политической — бессмысленным. Конечно, у нас имелась артиллерия, и одного моего приказа хватило бы для уничтожения Дахау, но как такой приказ повлиял бы на крестьян, которые не проявляли к нам враждебности? Вызвал бы непреодолимую ненависть. Нас бы сочли вандалами и варварами. После поражения республики выяснилось, что ключевые решения в Генеральном штабе принимались под влиянием агентов белых.

*

Хочу еще раз обозначить в нескольких фразах свое отношение к насилию. Ни одна революция не обходится без насилия. Главное — верно расставить акценты. Убежден, революционер-социалист никогда не использует насилие ради насилия. Оно ему ненавистно, оно вызывает у него отвращение, если он и обращается к насилию, то как к ужасному, трагически неизбежному средству. Он всегда будет применять его только в самом крайнем случае. В этом добродетель социалистической революции — быть великодушной и гуманной. Да, я верю в тысячелетиями живущее в людях чувство свободы и человечности, которое в определенные исторические эпохи бывало утрачено, но всякий раз брало верх. Сегодня такие понятия, как «человечность» и «свобода», высмеивают, называют их жалостливыми, мелкобуржуазными, забывая, что в 1918 году, после 51 месяца войны, они волновали наши сердца и просветляли разум. Сегодня, особенно в Германии, считается, что оправдывать жестокость и героизировать коллективные преступления — это «мужественно», «по-марксистски», «революционно» и «по-народному».

*

Прочие обвинения тоже были ложными. Приказ об отступлении из Дахау отдал не я. Приказ отдал военный министр, командармом я тогда уже не был, я сложил полномочия за несколько дней до этого. Разумеется, я отстаивал точку зрения, что рабочий класс слишком слаб, чтобы противостоять во много раз превосходящим силам противника. Что политическая ситуация в Германии требовала добровольного отступления. Что рабочим следовало спасти всё, что того стоило, и экономить силы. Что поражение, которое другие считали необходимым для продолжения революции, в нашем случае повлекло бы за собой обратное — безразличие широких масс и повод для авантюристов под какими-нибудь лозунгами привлечь рабочих на свою сторону. Что теория поражения происходит не из революционного