Заметки из путешествия в Россию - Эрнст Толлер Страница 5

Но когда по вине правительства Хоффманна, по вине Носке и белых генералов, которые хотели победить Мюнхен при помощи оружия, дошло до боевых действий, 31 апреля 1919 года я отправился к военкому Эгльхоферу в Военное министерство за разрешением солдатом сражаться за Дахау. Там только я узнал, что мы отступаем. Друзья знают: я пытался присоединиться к войскам, но не удалось.

Услышав перевод статьи Фрёлиха, я сразу понял: закрыть глаза на эти обвинения нельзя, необходимо дать опровержение.

Иду к госпоже Ольге Каменевой, руководительнице Общества. Она тоже неприятно удивлена, показывает мне свежеотпечатанные плакаты с приглашением на мою лекцию, но сразу говорит, что в таких обстоятельствах лекция, во избежание скандала, не состоится.

— Вот что я предлагаю. Признайте в «Правде» свои ошибки, скажите, что действовали тогда против революции, заявите, что сегодня считаете локомотивом революции Коммунистический интернационал, признаёте его политическую линию правильной и обязуетесь всецело ей следовать.

— Каяться мне не в чем, я бы хотел ответить по существу. Поймите, товарищ Каменева, это не соответствует моим убеждениям. Произнеси я это pater peccavi[9], я бы предстал бесхарактерным человеком, пытающимся спасти свою репутацию. Но повторюсь: не о вине речь, мы все совершаем ошибки.

Вечером встречаюсь с Луначарским, он очень раздосадован статьей. Сообщаю ему о желании дать опровержение в «Правде», он пожимает плечами:

— В главном печатном органе партии? Невозможно.

— Именно в «Правде». Если они считают себя вправе оклеветать меня, то и у меня должно быть право ответить. Меня пригласили в Россию, я прибыл сюда в качестве гостя, и вы должны понять, я не останусь и дня, если мне не дадут ответить.

— Сделаю всё возможное.

После бесконечных проволочек — руководители партии, сестра Ленина, Луначарский и, думаю, сам Фрёлих долго совещались в Кремле — мне было позволено опубликовать опровержение. «Правда» напечатала его, хотя и опять с комментарием, которое по смыслу признавало справедливость моих возражений, но тут же добавляло несколько новых обвинений. У этого небольшого происшествия была и хорошая сторона: я научился отличать трусливых и малодушных от смелых и мыслящих. Кроме того, ко мне потянулись люди, которые прежде не отваживались заговорить, а теперь смело критиковали порядки в Советской России. Произошло еще кое-что необычное. Я слышал, что общественность повсюду возмущалась нападками в «Правде». Когда в кинохронике среди гостей Москвы показали и мое фото, публика демонстративно зааплодировала. То же самое произошло на спектакле по моей драме «Калека» в Ленинграде, где я присутствовал лично.

Как бы то ни было, я не позволю исказить мой взгляд на мир и надеюсь сохранить прежнюю объективность.

Позже я обсудил этот инцидент с Радеком.

— Не принимайте близко к сердцу. У нас клеймо контрреволюционера заполучить легче, чем гулящей девке ухажера.

— Но как редактор «Правды» мог принять в печать эти обвинения, не предъявив их мне и не потребовав от меня объяснений?

— Да сидел в ночной редакции какой-нибудь кретин…

Мы еще долго беседовали о революции и революционерах.

Революция куда большее, чем революционеры.

— Массы, — говорит Радек в своей ироничной манере, за которую на него так часто нападают, — всегда хотят видеть вождя героем, хотят верить в него как в героя. Но невозможно постоянно оставаться героем. Если хотя бы иногда оказываешься героем на час-другой, это уже очень много. К тому же это было бы просто скучно. Как если бы обезумевшая от страсти жена требовала от мужа спать с ней трижды в день. Такое кого угодно доведет до отчаяния. Скучно.

Письмо четвертое. Что бросается в глаза на московских улицах. Культ Ленина

Даже здесь женщины начинают пользоваться косметикой и пудрой. Даже здесь женщина достает из сумки пудреницу и пуховку, помаду и карандаш для бровей. Сильнее всего пудрят нос, который становится похож на клоунский.

Среди коммунистов давно идут споры, должны ли мужчины и женщины придавать значение одежде. В первые годы нищенские пролетарские одеяния носили с нарочитой гордостью. Теперь высказываются взгляды, ставящие на первый план внешнюю красоту. Можно было бы сказать, что подчеркнутая бедность первых лет была недостатком, из которого сделали достоинство. Спустя всего два дня после принятия нэпа на улицах появились настолько фантасмагоричные женские костюмы, настолько отвратительная роскошь, что советское правительство было вынуждено принять драконовские меры. Кстати, никакие другие периодические издания не пользовались у женщин таким спросом, как европейские журналы мод.

Редко увидишь на улице проституток. Время от времени полиция устраивает облавы, задержанных увозят. В маленьких периферийных городках стараются приучать девушек к трудовым будням. Бордели запрещены.

*

Иду по Тверской к Иверской часовне, той самой, которую столетиями посещали русские богомольцы, к которой со всех концов России стремились старцы, чтобы умереть возле нее, которая принимала миллионы молитв и пожеланий беспомощных, испуганных и неразумных человеческих сердец. Вижу пару молящихся, батюшку. Исчезли толпы, которые, наверное, осаждали часовню в первые годы революции.

Слева, на стене городской думы, бронзовая доска с надписью: «Религия есть опиум для народа». Проходящие мимо крестьяне крестятся, одни — в уверенности, что там сидит сам черт, другие — что здесь теперь новые святыни.

И вот я стою на Красной площади. Над самым высоким золотым куполом — красное знамя.

Красное знамя над Кремлем: пугающее, ненавидимое, оплеванное, унижаемое всеми буржуазными правительствами мира и любимое там, где всё еще царит угнетение, где люди верят в гуманное будущее.

Что за картина, когда это знамя вечером, словно огненный факел, загорается, хлопая на ветру, пламенеет на фоне неба. Или перед рассветом, когда сумерки уступают место дневному свету, не побежденное ночью, не побежденное днем, — тут-то и понимаешь, что за символ создала себе революция.

Сильное действие оказывает громада кремлевской стены — сложенные друг на друга тесаные камни. Лишь однажды я видел нечто столь же мощное — Папский дворец в Авиньоне.

А там — сказочный Храм Василия Блаженного с красными, синими, фиолетовыми, зелеными куполами.

А это что? Мавзолей Ленина?

Нет, это странное сооружение и всё происходящее в нем не памятник Ленину.

Тело Ленина мумифицировали и поместили в стеклянном гробу на возвышение в задрапированной красным комнате. Мимо двух часовых проходят толпы почитателей или любопытствующих. Он лежит в простом коричневом костюме, лукаво улыбаясь даже в смерти. Потрясенный, ты видишь этого человека, чье имя история не забудет и через тысячи лет, провозвестника новой эры, овеянного легендами.

Почитание Ленина превратилось в культ Ленина. Он