Саша Кругосветов - Остров Мория. Пацанская демократия. Том 1 Страница 5

Посмотрите, каковы родители Мории. Плутос, греческий бог богатства, отец Глупости и всех людей. От его приговоров зависят: войны, мир, искусства, учёные труды. Не старым, не толстым и не обрюзгшим был Плутос, когда встретился с матерью Мории. А был он ловкий, бодрый, хмельной от юности. Кто же она, будущая мать Мории? Неотета, юность, самая прелестная из всех нимф. Плутос и Неотета соединились не в узах брака, не по обязанности, а от вожделения свободной любви. Родилась Мория на счастливых островах, где нет ни труда, ни старости, ни болезней, где не сеют, не пашут, а в житницы собирают. Родилась среди лучших цветов и услад. Не с криком появилась. А вступила в жизнь, ласково улыбаясь нежной своей матери. Вскормлена мягкими сосками двух кормилиц: Метэ (опьянения), рождённой Вакхом, богом вина и плодородия, и Апедии (невоспитанности), дочери Пана, бога природы. Поверьте мне, друзья мои, творчество природы выше поделок искусства и науки.

Кто может быть лучше дурачков, любимых детей Мории?

Дурак, постоянно вращаясь в гуще жизни, приобретает истинную раскованность. Глупость гонит от себя и страх, и стыд, которые обычно держат человека за руки и за ноги. Поэтому всё реальное делается в нашем мире только дураками.

В жизни всегда предпочтут последнего дурака из простонародья, который может повелевать глупцами и повиноваться им, который угоден себе подобным (а таких большинство), кто с женой ласков, с друзьями обходителен, в пиру весел, в сожительстве приятен и которому ничто человеческое не чуждо.

У дурачка, что в сердце, то и на лбу написано, что на лбу написано, то и с языка срывается. Там, где мудрец головой заплатит, дурачок сорвёт аплодисменты и вызовет бурю восторга. Женщины предпочитают благополучных дураков. Счастливее в жизни тот, кто всех безумнее.

Софокл[8] сказал: «Блаженна жизнь, пока живешь без дум». Что слаще и драгоценнее жизни? А кому мы обязаны жизнью? – Мории, только Мории, дающей людям сладострастное безумие. Так люди делают детей.

Какому из многих важнейших органов тела человек обязан появлением детей? Это не красивое лицо, не умелые руки, не ясная голова, не гладкий живот. Это самый глупейший из всех органов, одно лишь лицезрение которого вызывает всеобщий гомерический хохот.

За период плавания и возвращения корабля Мории, так будем теперь называть корабль дураков, в Страсбурге накопилось много новых кандидатов на выселение. Нашлись муниципальные деньги, и был приобретён новый корабль. Подобрали моряков и отправили два корабля вместе. Второй корабль был назван Плутосом в честь отца Мории. Почему получилось так, что и в этот раз оба корабля вернулись полными? То ли дураки не хотели расставаться со Страсбургом, жители которого любили своих дураков, то ли не хотели расставаться с обаятельным канцлером… или хитрый канцлер так подстраивал каждый раз, что дураки возвращались? Не один лишь Себастьян Брант радовался возвращению дураков. Проводы и встречи дураков превращались во всенародные праздники.

Среди дураков встречались довольно образованные, а иногда и очень талантливые люди. Паломник к могилам волхвов в Кёльне, грек Пигрет Галикарнасский – по крайней мере, так он сам себя называл – написал шуточную поэму «Батрахомиомахия» о войне за мировое господство лягушек и мышей, о том, как царь лягушек Вздулморда утопил мышонка Крохобора. Поэма по стилю напоминала «Илиаду», и Пигрет пытался убедить слушателей, что эта поэма была написана Гомером. К вящему удовольствию слушателей, Пигрета, в конце концов, вывели на чистую воду и удостоили аплодисментами и дифирамбами. Не менее интересен был поэтический опыт его греческого друга, представлявшегося Синезием, – возможно, его звали вовсе не Синезием – который написал, а может, это и не он написал, шуточную поэму «Хвала плеши».

Был среди дураков шутник, написавший поэму «Комар» о благородном комаре, который, укусив пастуха, предупредил и спас последнего от подползающей ядовитой змеи. Герой поэмы был ненароком убит тем же пастухом. Душа комара, не похороненного должным образом, металась в тёмных коридорах Аида и не могла найти успокоения. Узнав об этом, раскаявшийся пастух похоронил комара, воздав ему почести, и воздвиг памятник своему спасителю.

– Это не я, это не я писал! Это Вергилий! – кричал шутник под дружный хохот собравшихся, но никто ему не поверил.

Среди дураков были прекрасные музыканты, певцы, акробаты, клоуны. И, конечно, было много мастеров различных ремёсел.

Строительство корабля

С каждым новым походом возрастало количество кораблей дураков. В состав флотилии вошли корабли с новыми названиями: Неотета, Метэ, Апедия – по имени матери и кормилиц Мории.

Флот рос. Появлялись суда, названные именами подруг и друзей Мории. Кто эти подруги и друзья? Вот они собрались вокруг Мории. Филавтия (себялюбие) с гордо поднятыми бровями; Колакия (лесть), улыбающаяся одними глазами и плещущая ладонями; полусонная Лета (забвение); Мисопония (лень), сидящая, сложив на коленях руки; Гедонэ (наслаждение), опрысканная благовониями, увитая розами; Анойя (безумие) с беспокойным взором; лоснящаяся, раскормленная Трифэ (чревоугодие). И двое друзей: Комос (разгул) и Негретое Гипнос (непробудный сон).

Так же назывались и корабли.

Отправлять в плавание такую армаду каждый раз было всё сложнее и сложнее. Моряков не хватало. Дураки основательно обживались на своих кораблях. Обзаводились семьями, детьми. Осваивали различные профессии. Вели домашнее хозяйство. Многие научились морскому делу, искусству управления парусным кораблём, правильному использованию его оснастки. Для уменьшения тягот управления судами Себастьян предложил связывать их попарно, бортами. На таком сдвоенном корабле достаточно иметь одну команду моряков. Каждый раз к главному кораблю, Мории, привязывали все больше и больше кораблей. Чтобы укрепить связь кораблей между собой, их стали обвязывать канатами и изгородями, сделанными из ивовых прутьев. Ивовые ветки в пресной воде прорастали и опутывали корпуса кораблей ветвями, стволами и корнями. Группа кораблей постепенно превращалась в огромную корзину. Стволы и ветки ив опутывали борта и днища, перекрывали плотной стенкой доски бортов, защищали их от протечки воды и гниения. Толщина древесного слоя увеличивалась, и корпус объединённого судна постепенно превращался в самовоспроизводяшуюся систему, способную самостоятельно бороться с протечками и защищаться от наростов ракушек и гниения.

Выяснилась также необычайная быстроходность такого объединённого корабля. Если, например, объединить восемь кораблей, то парусность судна увеличивается в восемь раз, а размеры и соответствующее сопротивление воды увеличиваются менее чем в три раза.

Со всей Европы направлялись паломники, шуты, инородцы, слабоумные, юродивые, одни задумчивые, другие – пылкие и шумные, странные, бездомные, нестандартные, неприкаянные, забитые, не такие, как все, во владения весёлого канцлера.

– Когда это всё кончится? – спрашивали бургомистры Страсбурга и соседних городов, спрашивали францисканцы[9], которые имели особое влияние на светские и церковные городские власти, спрашивали приближённые императора. – В Страсбурге всегда карнавал, всегда праздник. Мы закупаем всё новые и новые корабли, нанимаем моряков. Никаких муниципальных денег на всех дураков не хватит.

Было ясно, что это несметное множество кораблей, которые постоянно объединяются в один корабль, в скором времени невозможно будет разместить ни на Рейне, ни на его притоках. Следует, куда ни кинь, отправить их, наконец, в дальнее плавание. Как горевал Себастьян! Ведь ему придётся расстаться со своими весёлыми друзьями. Безумцами, простаками, дураками. Которые справлялись с решением любых житейских вопросов получше самых умных. И лучше любых умников понимали толк в шутке, веселье, в любви, в умении жить счастливо. Тревожно и страшно было отправлять их в дальние моря. На волю стихий. Скорее всего – на погибель.

– Не бойся, Себастьян! Мы не пропадём. А если и пропадём – нам теперь уже нестрашно, совсем, совсем нестрашно. Мы так хорошо пожили в Страсбурге. Нам есть, что вспомнить перед смертью! Спасибо тебе Себастьян, Эстебан, Стефан, Стёпа! Мы никогда тебя не забудем.

Корабль был готов к отплытию. Но Брант медлил. Всему научились его дураки: и одежду шить, и обувь тачать, и плавучий дом свой охранять, и такелаж ремонтировать, и кораблём управлять. А уж веселиться и танцевать они умели лучше всех на свете.

Но хотелось Бранту, чтоб появился тот, кто может повести их. Кто наполнил бы их сердца Божьей верой. Кто мог бы принимать решения. Кто не надеялся бы на «авось». Кто умел бы предвидеть трудности. Чтобы не погиб корабль в одночасье от наивной безответственности или от незначительного промаха.

Где найти такого человека? Человека, который согласился бы сесть на этот корабль вместе с дураками и отправиться в неведомые дали за пределы упорядоченного, оседлого существования. Который это неведомое предпочел бы уютной жизни в богатом культурном Страсбурге, обласканном Императорским и Папским престолами.