Фредерик Марриет - Приключение собаки Страница 28

Но едва успел он пропеть несколько совершенно безобидных куплетов, как Ванслиперкен прислал одного из солдат сказать, что впредь пение на судне воспрещается, и чтобы сейчас замолчали.

— У нас теперь всякая песня будет считаться за бунт! — сказал Кобль. — Этому, право, не будет конца!

— Потерпим немного! Про каждого вора припасена петля! — проговорил Джемми вполголоса, и все пошли вниз.

Мечтания Ванслиперкена о прекрасной вдовушке прерывались иногда другими, менее приятными мыслями. Как это ни странно, но он волне верил тому, что ему сказал Костлявый относительно его плавания по морю, и ему казалось, что в этом деле было нечто сверхъестественное, что случай этот должен служить ему как бы предостережением не предпринимать ничего более против этого парня. Ванслиперкен чувствовал к нему страх, хотя злоба и ненависть против Костлявого при этом ничуть не ослабели в нем. Что же касается того, что его могли подозревать в покушении на жизнь этого человека, то эта мысль уже не смущала теперь лейтенанта. Что из того, если даже они подозревают его, ведь никто не осмелится высказать этого подозрения! Кроме того, в уме Ванслиперкена вставал еще другой вопрос: как следует держать себя по отношению ко вдове Вандерслуш? Он твердо помнил старую английскую половицу: «не выливай грязной воды, пока не принес чистой», и решил продолжать свое ухаживание, а вместе с тем надеялся, что вдова его не примет.

Таковы были его намерения, пока он не бросил якорь в Амстердаме. Здесь, приказав себе подать шлюпку и отдав все необходимые распоряжения на время своего отсутствия, он приказал, чтобы никто из экипажа не смел отлучаться с судна, решив, что если вдова Вандерслуш не желает его общества, то он с своей стороны лишит ее столь приятного и прибыльного для нее общества его экипажа, расходовавшего в ее Луст-Хаузе почти все свои деньги.

— Вот как! — воскликнул Кобль, когда командирская шлюпка отчалила. — Теперь он вздумал нас лишить не только песен, но и свободы! Что же дальше-то будет? Нет, воля ваша, ребята, я не намерен этого терпеть!

— Я тоже! — сказал Шорт.

— Подождите, пока он помирится со вдовою, тогда он разом всех нас освободит!

— Mein Gott! Он никогда не запрещал нам отлучаться, куда хотим, во время стоянок! — произнес Янсен. — Мы не должны терпеть этого!

— Нет! — сказал Шорт.

— Нет, нет! — подхватили другие. — Мы этого не потерпим!

Между тем лейтенант, отдав в адмиралтействе срочные депеши, с которыми он был прислан, достал письмо, порученное ему прекрасной вдовушкой, и, к великому своему удивлению, увидел, что оно адресовано в ту же улицу, где жила вдова Вандерслуш. Ему не хотелось, чтобы она видела его, но делать было нечего. Мало того, означенный на письме дом приходился как раз против дверей дома вдовы, и когда он подошел к этому дому и постучал, ему не сразу отворили, а вдова, в это время стоявшая в дверях своего флигеля, смотрела на лейтенанта; Бабэтт выглядывала из-за ее плеча, а так как улица была узкая, то Ванслиперкен не мог сделать вида, что не заметил ее, и принужден был раскланяться, но вдова не сочла нужным ответить на его поклон. Наконец, лейтенанта впустили, проводив в комнату, окна которой были закрашены зеленой краской, так что никто не мог заглянуть в окна с улицы. Он очутился в присутствии высокого худощавого господина в подряснике, который любезно предложил ему кресло у стола.

Ванслиперкен вручил ему письмо, и тот, попросив разрешение прочесть, взломал печать и пробежал глазами содержание.

— Очень вам признателен за то, что вы доставили мне это письмо! — произнес высокий господин. — Вы, если не ошибаюсь, командуете здесь шлюпом?

— Королевским куттером, сэр! — с некоторою важностью заявил Ванслиперкен. — Я — лейтенант Ванслиперкен!

— Я запишу ваше имя, если позволите! — сказал высокий господин. — Но вы, вероятно, рассчитываете на некоторое вознаграждение, как я полагаю? Конечно, лейтенантское содержание довольно скромное. Мы же, слава Богу, можем лучше оплачивать оказываемые нам услуги!

С этими словами он отсчитал на столе 50 золотых червонцев и с любезной улыбкой придвинул их к Ванслиперкену, но, заметив, что тот смотрит на него с недоумением, поспешил вложить золото ему в руку и при этом прибавил: — Вы крайне обяжете меня, если заглянете ко мне перед тем, как будете уходить обратно в Англию! Я позволю себе поручить вам одно письмо к той особе, по поручению которой вы теперь здесь!

В первый момент Ванслиперкен был до того удивлен, что не сразу сообразил, что это значит, а затем у него мелькнула догадка, в чем дело, но золото было у него в руках, — и он не имел духа положить его обратно на стол. После минутного колебания он опустил червонцы в карман, обещав наведаться сюда перед отъездом, после чего откланялся и удалился.

Когда он вышел на улицу, вдова Вандерслуш и Бабэтт все еще стояли и подкарауливали его; но он был так взволнован, что не обратил на это внимания, а если бы знал, почему они так караулили его, и что произошло, то, вероятно, был бы еще более взволнован.

Вернувшись на судно, Ванслиперкен заперся в своей каюте, выложив груду золота на стол перед собой и долго наслаждался его видом, причем в мозгу его невольно вставал вопрос: не изменник ли он по отношению к своему государю и своей родине? И ответ каждый раз получался утвердительный, но мысль, что он мог стать обладателем прелестной портсмутской вдовушки, и вид золота, лежавшего на столе, были настолько соблазнительны, что в конце концов весы сами собой перетянули в их сторону. Он собирался убрать свое золото в надежное место, как вдруг кто-то постучал в дверь каюты. Поспешно спрятав червонцы, он отворил дверь и, к немалому удивлению, увидел перед собой капрала ван-Спиттера, который, приложив по-военному руку к козырьку, отрапортовал: «Честь имею явиться, благополучно прибыл на судно, мингер Ванслиперкен!»

ГЛАВА XXI. Приключения капрала ван-Спиттера

Истощив все свои силы крича и зовя на помощь, капрал опустился так грузно на скамейку шлюпки, что та чуть не пошла ко дну; шлюпка наполнилась до половины водой, и капрал начинал зябнуть. Ветер свежел. Ночь и без того была холодная, и он чувствовал, что кровь стынет в его жилах. Целую ночь несло его течением, то с приливом, то с отливом. Он почти совершенно окоченел и, уткнувшись лицом в дно своей шлюпки, истощив весь запас ругательств и проклятий, призывая поочередно на помощь то Бога, то сотни тысяч чертей, наконец, затих и ждал смерти. Но судьба была к нему более милостива: под утро прилив занес его шлюпку в сети прибрежных рыбаков, расставленные ими с ночи для лова.