Том Шервуд - Призрак Адора Страница 9

– Откуда ты взялся здесь, капитан? – не выдержал Тонна. – Не по воде же пришёл?

– Конечно нет, – ответил Стив, подцепляя на кончик шпаги кусок выпавшего из корзины акульего мяса. – Я так думаю, что это вы привезли меня сюда.

– Мы-ы?!

– Ну да. Привезли, лечили, если только это можно назвать лечением, строили на мой счёт свои планы. Это же я валялся здесь, в хижине, столько дней и ночей.

Друзья переглянулись. Тонна медленно встал, заглянул в хижину.

– Его здесь нет, – взволнованно сказал он, повернувшись к Быку. – Пусто!

– То есть – меня нет, – уточнил Стив. – Да вы, я вижу, до сих пор ничего не поняли. Я просто умылся, побрился и переоделся. Ну и выздоровел, конечно. Может быть, мало теперь похож на вашего пленника, но всё-таки он – это я.

Стив обнажил грудь и показал пиратам свои пулевые шрамы.

– Вы тоже изменитесь, – пообещал он, садясь. – Вымоетесь, срежете с себя волосы – довольно блох кормить, выпарите одежду. Хижину пора вымыть и вычистить. Чтобы порядок был, понимаете? Вот так, а потом отправимся в путь.

– Куда это? – осторожненько спросил Тонна.

– Да, куда? – подхватил вопрос Оливер.

– Ну как же? – деланно удивился новоявленный капитан. – Ведь ты, Оливер, мечтал о сундуке с золотыми монетами? Вот за ним и отправимся.

– Ку-у-да? – заворожённо протянул Тонна.

– Куда поведёт нас маленький песчаный крабик. – Стив грустно улыбнулся, поднял к лицу руку со львом, добавил: – Знал бы, выжег бы краба вместо тебя.

Лев молча погрозил ему лапой с зажатым в ней нечётким, синевато-серым кинжалом.

МАЛЕНЬКИЙ ЕВНУХ

На Багдад опускался вечер. Стало синим и тёмным небо. И не только оно, а ещё и внешние стены дворца, цветные стёклышки в узких стрельчатых окнах, ковры, перекинутые через гребни дувалов, деревья, люди, тихие голоса – всё стало тёмным, и синим, и призрачным.

В привычный назначенный час явился Ашотик к спальне Хумима-паши и замер на своём обычном месте – низенький, толстый, ручки на животе, голова на мягкой белой шее вытянута вперёд и готова послать повелителю угодливый, трепетный взгляд. Вот только некому посылать взгляда. Целый час стоит Ашотик в длинном и узком коридоре, отделяющем спальню паши от большого приёмного зала, а повелителя всё нет. Какие дела держат его так долго? Что за тайны вершатся сейчас в заветном, с овальным потолком, кабинете? Железной занозой сидит в груди евнуха злая, досадливая боль – почему он сейчас не в своём бесценном местечке, в полуротонде, за коврами, у слухового окна!

А вечер, ах какой складывается странный. Что-то будет. Забыл повелитель про своих жён, не расспрашивает кизляра – кто сегодня всех милее в гареме, кого удостоить сладким часом. Нет повелителя! Чем таким занят? Время, время идёт… Вот уже зашевелилась рядом с несчастным евнухом ночная стража, или янычары крови, жуткая и прекрасная выдумка Хумима-паши. Дело давнее – как-то сумел вали развести янычар надвое, обособить. В одну сторону – старых, опытных, бывавших в боях, в другую – молодых, менее умелых, но более многочисленных. То эсамы – янычарские билеты для получения жалованья – в разные сроки выдаст, то само жалованье сделает неровным. Всё, конечно, быстро поправлялось, но зависть и недовольство у янычар выросли и окрепли. Теперь эту взаимную неприязнь, этого тихого зверя паша приручил и сделал гарантией безопасности своего ночного сна. Просто и мудро: ночная стража набирается из двенадцати человек. Шестеро – молодых, шестеро – старых. Выстраиваются друг против друга вдоль стен коридора, между ними опускается ажурная кованая решётка. Это сигнал: янычары вынимают ятаганы и впиваются взглядом в стоящего напротив, каждый в своего. Теперь они враги. Теперь каждый может нанести внезапный удар сквозь решётку. Если противник собран и напряжён – он легко отразит удар (всё-таки выпад сквозь металлическое кружево – это не удар в открытую грудь.) Но если несчастный задремал или чуточку оцепенел, стоя с открытыми глазами, то удар он пропустит. Тогда его кровь – смертный приговор ему и его товарищам по страже, всем шестерым. Одновременно это солидная денежная премия их противникам. Так они и стоят – три смены по три часа, и выходят после этого, шатаясь от усталости, с серыми, измученными лицами. Но зато кто из живых на земле сможет пройти сквозь таким вот образом неспящих стражей! Спокойно почивает Хумим-паша ночью, тихо и сладко.

А! Вот он, вот! Растворились двери (подобрались и крепче сжали рукояти ятаганов уже разделённые решёткой янычары), и на пороге показались Хумим-паша и человек с закрытым лицом. Ашотик едва не застонал. Он знал, кто этот человек. Сборщик базарных слухов и сплетен. О чём шла речь между ними? Никогда уже не подслушать…

– А, это ты! – весело произнёс Хумим-паша, увидев своего кизляр-агаса. – Ну-ка, верхнее “ля”, – приказал он.

Вот что отличает Ашотика от ему подобных во дворце. Любой другой на его месте помедлил бы секундочку, пока до него доходил бы смысл слов, обращённых к нему, и ещё секундочку – собираясь и приготавливаясь. Но не рыжий евнух, нет. Не успел ещё великий вали договорить слово “верхнее”, а Ашотик уже был готов, ждал только, какую именно ноту назовёт повелитель. И, услыхав ещё лишь начальное “ль…”, не дожидаясь завершающего “…я-а”, он резко вдохнул и запел. Хумим-паша ещё только договаривал это «…я-а», а он уже пел. Но пел не “ля” верхней октавы, нет. В частоте этого “ля” он тянул совершенно другой звук:

– У-у-у-у…

Тоненько-тоненько, чисто-чисто. И затем, в этом же тоне, новый звук:

– И-и-и-и…

Крохотная пауза, и он вновь пропел их, сложив в одно словцо:

– Ху-у-ми-и-м…

Негромко, нежно, задумчиво.

Прокатился звук голоса, стих, и зазвенела сама тишина. Замерли очарованные янычары. Сладко зажмурился Хумим-паша. Доволен! А кизляр метнул цепкий взгляд на визиря. (Увидеть бы твоё лицо!)

Истаяла пауза. Зашевелился вали, стряхивая с себя оцепенение. Осторожно выдохнули янычары.

– Может быть, посадить тебя на кол? – мечтательно спросил Ашотика Хумим-паша.

– Будет больно, о великий, – сообщил, как будто некую новость, посерьёзневший евнух.

– Так что же, – невозмутимо ответствовал вали. – Помучаешься немного, потом умрёшь – и всё кончится. Зато я буду уверен, что ни у кого на свете такого евнуха больше нет…

И опять ни мгновения не медлил кизляр. Неуловимым движением дёрнул он шёлковый шнурок на поясе, и широкие, синие, атласные шаровары упали к его ногам, накрыв красное золото туфель и обнажив живот со шрамом, с уродством.

– Я готов, повелитель, – покорно произнёс грустный евнух, а Хумим-паша засмеялся. Так засмеялся, что каждому стало ясно – пока жив великий вали, ни один волос не упадёт с головы толстенького рыжего евнуха.