Александр Спеваковский - Дэзи Фрэдмэн и Стэн Капенда Страница 10

Если по отношению к себе из-за своей прежней наемнической деятельности Капенда все же допускал раньше такое отношение, то тоже самое в связи с одним из своих знакомых все это выглядело совершенно по-свински. Его старый школьный приятель, непричастный к чему-либо сомнительному, просто хотел жениться на дочери одного секретного агента низшей категории. Тот изучил всю биографию парня, но что-то в ней не устроило агента и брак был омерзительным образом расстроен. Поэтому Стэн не любил все спецслужбы, все особые организации и их агентов и более мерзкого и ублюдочного положения, когда за человеком везде следят, вплоть до сортира, Стэн не мог себе представить. Но это было давно. Теперь такое состояние повторилось на новом и более технически качественном уровне. Суть от этого, конечно, не менялась и настроение Капенды, ехавшего к другу, было наипротивнейшим.

Стэн не ошибался, подозревая, что за ним ведется наблюдение. За ним действительно внимательно следили невидимые, весьма любопытные люди. Если бы Капенда мог, он услышал бы следующее:

– Повернул налево. Теперь движется по прямой. Ты ведь знаешь куда, конечно, – проинформировал кого-то другого хриплый и картавый голос.

– Откуда мне знать куда он поехал? – ответил ему тот другой. – И вообще нечего тебе трепаться. Все только по существу. И вообще кончай свои дурацкие догадки строить. С тобой я все время в просак попадаю. Понял? Все это кончай!

– Кончил…

Сколько Капенда ни знал Джонсона, а познакомился с ним Стэн в детстве, когда мать его впервые выпустила одного погулять во двор, где он жил, Ника постоянно распирало от планов где-нибудь по-быстрому и много заработать, желательно не очень ломаясь. Прожекты были один другого грандиознее, но после реализации идей результаты оказывались более чем скромными или вообще нулевыми. От этого Джонсон, являвшийся неисправимым оптимистом, тем не менее никогда в уныние не впадал. Деньги, однако, он презирал за то, что зависел от них. У него не было никакой специальности, кроме наемнической, ничего ему не светило, но он находился в постоянном поиске.

Однажды Нику показалось даже, что в его квартире старого дома, где он жил, непременно должен находиться спрятанный клад. Джонсон проверил все подоконники и косяки дверей, заглянул в вентиляционные трубы, поднял в нескольких местах паркет и простучал стены. Клад искал он не напрасно. В одной из медных дверных ручек, открученных им на всякий случай, Ник обнаружил банкноту достоинством в один доллар, вложенную туда зачем-то прежними жильцами квартиры.

Кем только не работал в последнее время Джонсон, чего не перепробывал. Даже в кино снимался, не в главной роли, правда, а в массовке. За работу в кинематографе Нику заплатили двадцать долларов. Но ровно столько же у него сперли из кармана пиджака, который он на время съемок оставил в раздевалке-вагончике, сменив свою повседневную одежду на плащ состоятельного английского господина конца XIX века. Джонсона обчистили пока он по ходу действия фильма расхаживал по съемочной площадке в толпе таких же как он «солидных» мужчин, изображая сытого джентльмена, морщась от запаха нафталина, исходившего от реквизитного одеяния.

Сейчас Ник, как и Стэн, остро нуждался в средствах и цеплялся за любую возможность, чтобы выбраться из финансового тупика. Ему до невозможности надоело находиться на иждевении детей и перебиваться временными заработками, хотелось получить хоть какую-нибудь постоянную более менее нормальную работу. Как жаловался Джонсон Капенде, он забыл как выглядят извещения о поступлении на его банковский счет денег и ему невыносимо противно было постоянно находить в почтовом ящике только счета об оплате чего-то. С наемничеством Ник тоже закончил, хотя и позже Стэна. Однако концы связей с наемниками продолжали оставаться у него в руках. Именно поэтому Капенда и ехал в район Бронкс.

Немного не доехав до квартала где жил Джонсон, Стэн остановил машину, выскочил из нее и через проходной двор, благо это место знал хорошо, быстрым шагом достиг пераллельной улицы. Перейдя ее, он снова нырнул в проходной двор и вышел на следующую улицу. Здесь он уже пошел неспеша. У дома Джонсона Стен изподлобья посмотрел по сторонам, после чего вошел в парадный вход.

Джонсон жил в большой квартире девятиэтажного дома с женой Мариам, взрослыми детьми – младшим сыном, невесткой и их двумя мальчиками, дочерью, находившейся в разводе, с ее ребенком и двумя «тещами», как этих женщин называл Ник. Одна из них была настоящей тещей Джонсона, другая являлась ее родной сестрой. Старший сын Ника пошел дорогой отца, желая много и быстро заработать. Он уехал на Аляску, взял там в аренду участок земли на одной горе и начал мыть золото.

Жизнь Джонсона в его обширной квартире была «веселой» и очень насыщенной разными семейными событиями, особенно в последнее время. Тещи, одной из которых было восемьдесят шесть лет, а другой восемьдесят семь, представляли из себя наредкость тупые и крайне ограниченные создания, были необразованными, но скандальными особями. Женщины отличались весьма завидным здоровьем, однако всем говорили, что более больных, чем они людей на свете не существует, гордясь своими болезнями, которых у них не было, и какими-то наисложнейшими уникальными операциями, кроме них никому не сделанными. Как полагали эти женщины, только они хворают, а другие лишь притворяются, даже те, кто умер. Они всегда и во всем считали себя правыми. Как всем глупым людям им нравилась дешевая притворная лесть и любое вранье, сказанное в их пользу. Они улыбались какими-то дьявольскими улыбками, когда слышали все это. Однако, если про них говорили что-то негативное или то, что им не нравилось, начинали вытаращивать глаза, а свои беззубые рты в крике раскрывали на всю возможную ширину так, что Ник всегда опасался не заклинит ли их нижние челюсти и не придется ли вызывать врача, чтобы вправить их. Такое однажды уже случилось с двоюродной сестрой его жены, когда она в двадцать пять лет начала читать свою первую книгу. Во время чтения сестра так широко зевнула, что не смогла свести челюсти назад. Благо Ник был рядом. Прибежав на душераздирающий крик, он одним ударом кулака разом исправил положение. Не без боли нижняя челюсть сестры жены вернулась в прежнее положение. Но и она после этого случая никаких книг в руки больше не брала.

При каждом дне рождения той или иной «тещи» Ник, считавший, что ему чертовски «повезло» с такими «мамами», всегда задавал сам себе вопрос вслух: «Разве люди столько живут?», что тут же моментально вызывало бурю грязной ругани со стороны обеих старых женщин и жены Ника.

Настоящая теща Ника нигде и никогда не работала, хотя постоянно подчеркивала, что надорвала свою здоровье на кухне хуже, чем на любой работе. Вторая теща прежде работала, однако ее работой очень часто интересовалась полиция и следственные органы. Однажды она чуть было даже не «села» на нары. Но родственники помогли и все окончилось лишь сильным испугом.

У обеих старух были какие-то драгоценности – золото и бриллианты, неизвестно где и когда добытые. Но Ник эти ценные вещи никогда не видел, так как считалось лишним ему их показывать.

Особое место в жизни Ника занимала его жена. В общих чертах она мало чем отличалась от своих матери и тетки, интересуясь, как и они, в основном сплетнями и тряпками, любила хорошо поесть и выпить. Лишь наличие образования ставило Мариам на ступень выше «мам». Еще жена Ника была женщиной из очень простой семьи, но чересчур сильно страдала сверхаристократическими замашками, чем превосходила всех своих родственников.

По своему несносному стервозному характеру она намного выше поднялась над матерью и теткой, которые тягаться с ней не могли по сварливости, несдержанности и вспыльчивости, хотя они были в этих областях специалистками экстракласса. Достаточно было пустяка, чтобы начался словесный понос, не прекращающийся часами. И даже всегда сдержанный и доброжелательный Стэн однажды, когда стал свидетелем совершенно необоснованной ссоры, обозвал Мариам «говном, которое воняет, если его и не трогать». Ник во время таких словесных излияний жены иногда затыкал уши, но когда вытаскивал из них пальцы, слышал все то же, о чем говорилось полчаса назад.

Только отец Мариам, всю жизнь чего-то боявшийся и от чего-то маявшийся, может быть, от каких-нибудь нехороших нечестных поступков, тщедушный и узкоплечий мужичонка с ввалившейся грудью, безгранично любимый и уважаемый дочерью, мог на нее воздействовать. Она боялась отца панически, особенно его взгляда сатаны. Ему достаточно было только взглянуть на Мариам, как дочь складывалась перед папой словно перочинный нож. Ник всегда удивлялся тому, какое влияние этот маленький человечек, гнущийся и трепещущий сам перед теми, от кого зависел, имеет над своей сильной дочкой. Но когда родитель умер воздействовать на жену Ника было уже некому. С возрастом она становилась день ото дня невыносимее и дурее. Порой Нику было совершенно не понятно, что было нужно Мариам. Началось это года два – три назад. Друзья говорили, что мягкий по характеру Ник сам распустил жену, что нужно было при первом же оскорблении мужа поставить ее на место. Приближающаяся старость, особенно, когда на жизненном горизонте Мариам засветило пятидесятилетие, отрицательные черты усугубляла все больше, возможно, из-за того, что с возрастом происходило изменение физиологии женского организма. У Ника было другое объяснение оригинальным отношениям с женой. Он считал, что когда кто-нибудь кого-то угнетает и давит, то он или она отыгрываются потом сполна на своих ближних. Таким и был Ник. Именно на нем и отыгрывались в доме все, кому было не лень. Одако оригинальным было то, что страсти кипели только в квартире Ника. За ее пределами все было спокойно. Мариам ни с кем не ругалась и вообще слыла человеком тактичным, умеющим хорошо слушать и понимать других.