Алексей Козлов - Джунгли Блефуску. Том 1. Великие мормонские трусы Страница 11

Глава 7

Золотой Стеблец

Если бы муравей думал, какое бревно он катит в свою богадельню, у него бы зашёл ум за разум! Это счастье этих неразумных детей природы, что они чтят законы окружающего мира много больше самих себя. Я такой же по своей сути! Мне мешает иногда внутренняя честность, но изменяться я не намерен! Подлаживаться под этих козлов, которые хотят жить в европомойке, не буду! Пусть хоть обделаются в своих «Ягуарах»! Пусть хоть обосрутся! Я им не компания!

«Мы ненакопленцы!»

Это кто сказал? Кто это такие?

Когда человек выпил, его сознание становится амбиваленным, но толерантность его магическим образом сильно притупляется. Если же напротив происходит внезапное просветление толерантности, тогда страдает, сильно притупляясь, амбивалентность. Этот феномен был замечен ещё в глубокой древности! Об этом говорил ещё в 15 веке Святой Франциск. Но если ты выпил так, что целиком притупляеся амбивалентность и начинает оживать толерантность, то пройти в таком состоянии через несколько лестничных маршей сложнее, чем на слонах перемахнуть через Альпы.

Он в то время в последней фазе белуги был – накрыл пылесос мокрым платком и стал над ним рыдать! Как маленький жиголо! Птичку из клетки выкликал: «Кис-кис-кис!» Мне его так жалко стало и так хотелось защитить, но я тоже был под подпиской!

– Под пиской?

– Почему тоже? Он, что ещё и под подпиской был? Не только под подшивкой, но и под подпиской?

– Под пиской?

– Типа того!

– Как страшно жить! Всё узнаётся слишком поздно! Ты и над тобой пиписка! Просто «Меланхолия» какая-то Ларса фон Триера!

– Слушайте, если что случиться, не отдавайте меня ему!

– Прикинь… к носу!

– Только тем и занимаюсь, что прикидываю! Прикидываю, да подкидываю!

– Пальто не прожги!

Назавтра он подошёл и спросил, юморист: «Ну как там, под пиской, не давит?»

– Что? Так и будешь гонять лысого по чемодану?

– Раньше ты говорил – по шкафу!

– Лысого гоняют по паркету! – поправил всех некий городской житель.

– Лысого можно по чему угодно гонять, его не убудет! На то он и лысый! Проблема с волосатыми, когда их приходится по чему-либо гонять!

«Это всё равно, что скунса скрестить с обезьяной!

Женщина-вампир всегда готовая отсосать кровь, пот и слёзы!»

Я был такой пьяный, что выкинул модель из окна. Лариска – пиписка шмякнулась на землю, а потом убежала! Я выскочил на улицу, где Людмилка, смотрю, Людмилки уже и след простыл, а на том самом месте, где она только что шмякнулась, фитиль от газовой горелки лежит. Женщины нема, а вместо неё фитиль! Мать честная! Ну, я обрадовался этому, потому что это хороший знак – вместо бабы найти какую-нибудь полезную вещь. Не черта себе – фитиль от газовой горелки! И никому не нужен! Я взял фитиль, такая вещь всегда может пригодиться! Не сразу, конечно, но лет через двадцать, когда этот сгорит – пригодится! Потом домой вернулся, включил телевизор, а там краснодонцы в разных позах по экрану ползают и агрессоров перед смертью с пеной у рта обличают. Б..! … какая! Не знаю, чем у них там обличения эти кончились и до чего они там дошли! Мне скучно всё это стало до чёртиков ещё до рождения глистова! Оказалось, что в этот день у них был парад, посвящённый другому параду, который сто лет назад был! А тот парад был посвящён ещё одному параду, который тоже двести лет назад был и был посвящён какой-то несусветной..ри! Но всё это было задумано для того, чтобы продать много пива и пластмассовых стаканчиков. Я их штуки насквозь вижу! Они, молодцы, одели всю галёрку, которая топала ногами на поле, в роскошные шаровары и ползунки. И старую – престарую технику пустили, и откуда они её откопали только! Зрелище было потешное, по крайней мере, для меня!

В тот день они превзошли себя – растянули над самым высоким зданием рекламный не то лозунг, не то плакат:

«ОСТАНОВИМ ПОНОС ВМЕСТЕ!

«БЫСТРОБЗДЫН» в капсулах – вместе к гармонии»

В мою пьяную голову откуда-то попала мысль: «А вот ведь мужчины и женщины, когда держатся друг друга, то вовсе не от счастья, а потому, что в ином случае могло быть и хуже!»

Пришла – и улетела!

Ну, я и заснул.

– Труп в Бетоне! – сказал голос из тьмы, – Намба сыкс! Вот вы какой, добрый апостол Павликов! Вот вы какой!

Это пришли ангелы. Или прилетели! Они приходят всегда, когда я выпью. И не люблю их, потому что они сразу начинают давить на психику. Мол, молодой человек, что же вы, ик, делаете?

Я их не ин… нет, не так! Я их не индифе… Ин фи… ди… Ри… нет не так! Я их не индифиреци…рую! Ближе!

– Где он был?

– Не знаю!

– Может в Бостоне? – участливо наклонился к левому уху правый ангел.

– И там и там!

– Тебе виднее! – сказал в правое ухо левый.

– Я так не говорил!

– Тебе виднее, говорю!

– Везде полно психов!

– Чем мы лучше?

– Даже здесь?

– Даже здесь!

– Здесь меньше, чем везде!

– Согласен! Но всё равно много! Много больше, чем там!

– Не так много!

– Каждый первый! Ткни – наткнёшься!

– Ты что-то скрываешь от меня!

– Ничего я не вскрываю!

– Скрываешь!

– Ни в жизнь!

– Фигу в мешке не утаишь! Те, кто что-то скрывал от меня, все на дне морском морскую капусту растят!

А теперь почти невозможное – найти ключ в кармане, вынуть его и засунуть в скважину!

А дома уже кто-то есть! А, дедушка Ленин! Опять!

– Профессор Колёсиков! Вы? Пгошу! – просто сказал Ильич, и указал рукой на мой продавленный диван, – Пгошу! Что-то видок у вас пгикольный! Вы что из лупанара возвгащаетесь? У нас тут всякие индивиды ходят, увидеть пгиличного человека эдакое достояние, батенька, не сочтите за честность! Хи-хи-хи!

– Я не Колёсиков! – говорю, – Я Лаунтшлегер! Двоитца!

– Не спогьте, Колёсиков! Не спогьте! Я этого не люблю! Пгочитал вашу диссертутку – «О сгавнительных особенностях среднеевгопейских шанкроф». Что пегекинемся в покег!

– Не надо! Я не умею! Не в сост…!

– Что так, батенька?

– Не умею – и всё! Простите, я – вс…! Кругом! Тщ!

– Ох-ох-ох! Млодёжь! Хи-хи-хи! А какие какгошие пиздюkи у нас гастут! Какие кагошие! Агхи-кагошие! Глаза – как режущие носы! Наше будущее! Пушечное мясцо нового мига! Хи-хи-хи! Ладно! А попиков гастреливать будем? – спросил Ленин, – Я пгипас! Пегвостатейные! Поедемьте-ка, батенька, на охоту! Хи-хи-хи!

– Будем, конечно, будем! – говорю, – Можно я?… На цугундер! Бай-бай! Ферфлюхт? Шпанцирен камераден!

– Что-что?

– Вир синд цвей гутен камераден!

– Хи-хи-хи! Обгазованщина! Хи-хи-хи! Это великая наука! Ты бгатик, тут того! Феничка! Где ты? Хи-хи-хи! Научим! Хи-хи-хи! Меня от науки за уши не оттянешь! Я тебя научу!

– Что-что? Я – здесь!..

– Скажи сорок раз «опытноконстгукторгский» и я поверю, что ты умный! – засково засмеялся Машинный Ильич. Все добрые морщинки зашелелились на нём, как живые твари, черви какие-то. Ящерицы какие-то храмовые. Великие люди вообще как правило странноватые! А этот был королём всех странных. Анцеклоп Таврический! Автоцеклоп!

– Это не марш! Это сочинение Шаинского! Мы что, в детском саду?

– Не на…! Да-а-а-а-а-а-а-аааааааа!

Свет померк, и ход планет прекратился!

Глава 8

Как важно быть серьёзным!

Остров Агония. Он вывалился из всполошного горизонта и нарастал так, как растёт неведомая суша в сумасшедшем триллере. Корявые башни, бетонные звёзды и серпы разных мастей, почти полное безлюдье и отсутствие запаха настораживало и предлагало всегда быть начеку.

Да-с! Приплыли!

Кто его знает, почему то или иное происходит именно таким образом, как происходит, а не каким-то другим! Наверно, это называется предрешённостью. Или судьбой! У меня раньше были кое-какие сомнения по этому поводу. События последнего лета развеяли эти сомнения.

В шесть часов опять пришёл совершенно пьяный друг децтва якобы за общением. Он приходит всегда пьяный вдупель, в сером костюме и без галстука, с жалобой, что потерял галстук, с маху садится на диван и начинает неистово долбать гитару. Игра его, надо признать, столь омерзительно безвскусна, что долго терпеть такое исполнение может только очень кроткий человек, например Иисус Глистос.

– Солдат! Почему нет работы над собой, поисков собственного я?

Но тот только мычал пьяным ртом.

В минуты пьянства он был близок к нирване, как никто. Однажды он был так пьян, что чая устойчивости, схватился за газовую трубу и вырвал её с корнем, поставив дом на грань выживания.

Выпроводить его мне долго не хватало смелости. И всякий раз ему удавалось допить принесённую в кармане пиджака бутылку, совершенно раскваситься и уползать уже на четвереньках. Но на сей раз я открыл дверь и приказал ему идти домой.

Он был ошеломлён моим наглым отлупом.

– Я сюда пришёл искусством заниматься, а не бороться с одиночеством! – обиженно трезвым сырым голосом сказал он.