Алексей Козлов - Джунгли Блефуску. Том 3. Исход Страница 12

Когда то у неё был муж, но потом он объелся груш и разлюбил её!

– Я верен тебе саликом! – говорил он, – Ты всё равно не предашь меня из чувства долга! Любви уже не будет, но чувство долга, как скрипучую телегу, ты будешь влачить вечно! – и повторил, как гвоздь в говно вогнал, – Любви уже долго не будет, но чувство долга, как скрипучую телегу, ты будешь влачить вечно!

Этим «долго» он хотел послать бывшей любимой мессидж, но она не поняла.

– Да! – отвечала она.

Хоть в душе он не верил ни одному её слову.

Она назвали его по-своему, толерантно – «мой терпкохуий барбос». Или Толстопуз!

Этот мужик был до неё тихий игрец на гитаре! Он пел песенки про лодочки, домики, избушки, саночки, лапоточки и больше всего – припоминал в песенках своё босоногое мокроштанное, отвязно бедное детство в деревне с громким названием Голопузовка. Он с детства, когда ещё норовил ходить под стол, замечал, как пьют взрослые! Какие бутылки рюмки, как употребляется закуска!

Естественно, при таком образе жизни, он был несколько раз женат, и все разы удачно. Наверно, если бы он узнал, как я его описываю, он счёл бы меня исчадием ада.

«Странно, но эти люди с их гнилым, мутным мировоззрением, похожим на мировоззрение страуса, несмотря на то, что я выступаю в защиту их интересов, никогда не пойму этого, и почти наверняка предадут мои интересы».

Он стал каждое утро ходить с бутылкой в руке по двору, выкрикивая неясные угрозы.

Любовь ушла, и как оказалось, навеки.

Это был уже не Железный Дровосек, а обосравшийся пенcиoнер всесоюзного значения!

Она так сказалаему в лик.

– Ты – союзного —сказал он ей.

– Сам ты союзного! – сказала она ему, – Я – личность!

– Личность, у кторой отняли наличность! Играй лучше! Злоба! Где куры? Лолита!

Он кидал в неё морковью из мешка под навесом, крупными капустными кочнами, метлой или лопатой из сарая, короче, всем, что попадалось под руку, и всегда страстно пытался попасть в торс любимой женщины. Но Марта была шустра, как никто на свете, и всегда ловко уворачивалась от снайперских бросков мужа, от его камней, брошенных в неё с великой силой, множа неприязнь и непонимание в нём и умножая скрытую доброту в сочувствующих анурейских соседях.

Он стал называть её Крысобелкой.

Его звали Николай Петрович.

– Моль! Ты? – кричал он в абсолютной ночной темноте.

Она ответила ему ещё более обидным прозвищем.

Он сошёл с колёс, и гонялся за ней целыми днями по цветущим холмам.

Несколько раз она попала в него соседским горшком, одолженным с чужой изгороди.

В неё тоже кое-что попало. После этого у неё затёк глаз и слабо работала левая рука.

Любовь не знает предела! Это была великая любовь, и как всё великое, она была непонятна простолоюдинам.

Постскриптум: когда наставала пора уборки урожая – он кидался в неё огромными антоновскими яблоками, тяжкими церковными свечами и однажды бросил веером двенадцать подков и колесо от телеги. Не попал! Голубятню повалил, а в простую бабу не попал!

Его брат Мельхиседек Акуратов в годы войны тут же пропал на фронте и спустя тридцать лет приехал отдыхать в мир. На кладбище он столкнулся со своей могилой, и страшно удивлённый, неожиданно для самого себя отправился допрашивать забытых родственников, осуществлявших подобающий поиск. Там он наткнулся на новоиспечённого мужа своей жены, в ходе дискуссии сломал ему руку и пошёл по этапу, вознося хвалы Иосифу Виссарионовичу, князю Московскому и Тбилисскому во грехе!

Там его прикончили и у него образовалась ещё одна могила.

У всех участников событий было, что вспомнить.

«Коза убежала! Кефир в пакете разлился! Беда!»

Во время войны, когда отдельные соединения лемцев основательно вошли в ущелья, марте пришло с какого-то… в голову, что родная страна рано или поздно оценит патриотизм её гражданки. На пасеке была цистерна с колхозным бензинчиком, и Марта стала её спасать от подлых захватчиков – у них бензину было мало, и каждая капля немецкого бензина была на счету. Мысль о том, что к немцам попадёт ржавая цистерна до верху полная великолепным советским бензином сводила Марту с ума своей непредставимостью. Полная страстной сталинской брехни и пропаганды, Марта была нормальным продуктом времени!

Она была верным сы… тьфу, дочерью страны.

– Ну давай, колись, красноармеец! Наслушался пейсатых кодмизаров! Разнежился! – слышала она в дырку.

Подлый изменник рассказал немцам, что на пасеке была целая цистерна с бензином, но он, де, не знает, кужа она делась. А Марта знает, та, беленькая, вайсе, йя, йя! А Марта на самом деле знала это, ибо сама руководила качением цистерны в джунгли и маскировкой её под уж не знаю что. Марта не знала только, что кругом не рядовые граждане, а ешё и подлые предатели.

Шумит дождь. Между влажных стен с грохотом пробиралась шустрая крысобелка, я бы назвал её крысодьяволом, дико кричит она на непослушных коз. И шакалы выли в ущелеье особенно тоскливо.

Маркелыч донёс не Марту, или кто ещё, этого никто теперь не узнает, хотя искали, искали органы последнего героя, искали. Да только судьба канистры, а следовательно и топлива для доброй красной армии встали под вопрос.

Майор Фритль долго сидел у окна, слушая рулады природы, а потом напился так, что видел деревья и шакалов парами.

Лемцы, как полагала Марта, были очень разные. Толстые и тонкие, добрые и смешные

Один экзэсовец, худой, как Буратино и такой же в движениях, был особенно опасен, когда оказывался пред наступающими красно… пиками без оружия, отчаяние так заводило его, что он наклонившись и дробно стуча деревянными башмаками по камням, начинал стремительно разгоняться, и разогнавшись, как комета, бросался на обидчиков, толпами накатывавших на немецкие позиции и так страшно и сильно бил кодмизара в пах длинной деревянной воистину экзэсовской клешнёй, что тот умирал, даже не успев пикнуть или упасть на землю!

Ушли в туман, погромыхивая ржавыми протазанами!

Майору Фритлю не нравилась эта преступная страна. Нищие, как звери, старухи, индийской худобы дети, кривые дома, похожие на зверей бывшие военнослужащие не оставляли сомнений, куда он попал. Такое впечатление, что кодмизары ставили великий зообнистский эксперимент – заставить славян служить, и одновременно не кормить их! Достичь верха послушания!

Да, он попал он в ад, и осознавал это только потому, что был нездешним.

Государство, которое так поступало, не заслуживало названия государства. Но эти бедные звери в рванье, которые должны были бы по элефараонарной логике разорвать такое гисюдарство в клочья, меж тем беспрекословно подчинялись ему, пели какие-то несусветные песни и даже были готовы умирать за него сотнями тысяч! Это были не люди, но они представляли угрозу ему, Фритлю.

Какой-то умалишённый, обмотанный булылками с бензином вечером бросился на танк, какая-то сумасшедшая девка упорно скрывала адрес бочки с бензином! И девка по виду вовсе не глупая! Смешно, если не знать, куда ты попал, в каком отстойнике мировой цивилизации очутился. Майор нервно налил, выпил и по-здешнему не закусил.

Утром он впал в белугу и стал орать на платяной шкаф: «Сью Ворофф? Та! Сдест мнёго ворофф! И Сью в ых чьисле! Всять! Всять её!»

Они схватили Марту и стали допрашивать её.

А она запёрлась в крепости души своей и ничего не говорила. Так её учили в школе, горды выпятить грудь, придать морде гордое и брезгливое выражение и молчать, как будто у тебя вырван язык.

Двое суток она стояла в подвале, по колено в ледяной воде. Но ни сказала ни слова о цистерне.

Лемцы помиловали молодую девицу и поняв, что толку от этого упрямого дурацкого существа не будет никакого, выпустили её на белый свет.

Перед этим между кровожадным изменником родины, который знал нравы колхозников и бравым немецким офицером произошёл примечательный разговор. Немец склонялся к тому, чтобы плюнуть на всё и выпустить девицу из застенка, а полицай – к тому, что её нужно побыстрее прикончить! Зная нрав мечтного народа, полицай был ближе к истине, но немец ближе к власти.

Надо сразу сказать, что доводы полицая были очень убедительны!

– Вы что же, господин майор, будете защищать эту бледную туберкулёзную вошь? Вместо того, чтобы срочно придавить её табуреткой! – скорбно сказал полицай Митрич, следя за тем, как его начальник лезет в карман за ключами от застенка. Но ключей от застенка там не оказалось, а из кармана вылез серебряный портсигар.

Офицер отпустил Марту и устало смотрел ей в спину, но она так и не оглянулась, шевеля красными от гнева пионерскими ушами.

«Дьевушка! Просто дьевушка! – размышлял ньемец, официр, – Дьевушк – ест дьевушк! Глюпи! Не ест чьеловьек! Дьевушка – не ест чьеловьек! Она ничего не понима! Жэнщин – отбойни молотъок инстинкт! Унд Фрэш! Факин стальински зомбис пёрсон! Кьюколка нье ест бабочъек! Пожалеет и вибросит их памячт! А тьют ещё стран тот ещ! Престюпни югл! Пизды болшевицки! Это тьак страшн – эта дики бесчестни стран! Не видель такого нигде! Пипли, шмибли! Видно и тъак!