Том Шервуд - Люди Солнца Страница 34

– О, понимаю.

Вошли дамы, слегка пьяные от табака и от счастья. Алис и Луиза первым делом поспешили к кровати, чтобы убедиться, что малютки их спят. Эвелин и Власта подошли к нам, и я представил Луиса.

– Эвелин, – сказал я жене. – Хочу посоветоваться.

(Такая милая была у неё эта особенность – мгновенное появление лёгонького румянца!)

И вот скулы её порозовели, потому что предчувствие того, что сейчас произойдёт, её мгновенно смутило. Оно и произошло: Власта, Алис и Луиза непроизвольно бросили на неё летучие, уважительно-восхищённые взгляды: владелец замка, таинственный обладатель чёрного жемчуга, любимец Фортуны, богач, барон Шервуд при людях спрашивает совета у неё, просто женщины.

– Да, Томас, – сказала она, и теперь уже я был смущён – столько нежной ласки прозвучало в её голосе.

Прерывисто и глубоко вздохнув, я повёл рукой и сообщил:

– Поскольку они (взгляд в сторону тихо посапывающих детей) так мирно здесь спят, то пусть эта спальня и остаётся детской. Из соседнего сейчас с нами кабинета мы вынесем книги, карты и вообще все лишние предметы и устроим там будуар. Принесём лучшие кровати, диванчики, ковры, ширмы, портьеры. В этих двух комнатах с большим простором разместятся Алис и Луиза. Гостиная пусть ею и остаётся, а вот столовая и кухня, когда есть общая, в каминном зале, здесь не нужны. Столы и посуду из тех двух комнат вынесем и устроим там девичий будуар, где будет дом для Ксанфии, Омелии, Греты и Файны.

Эвелин подошла и пальцы обеих рук положила мне на сгиб локтя.

– Это прекрасно! – взволнованно сказала она.

– Апартамент с сигарами мы возьмём себе, если не возражаешь. А самый первый от лестницы с сегодняшнего дня будет гостевым дамским, и сейчас там будет хозяйкой мисс Власта.

– О, благодарю, – сделала лёгкий реверанс наша гостья, – но мне, если можно, хотелось бы пребывать здесь, с детьми и столь приятными для меня дамами.

– Конечно, это вполне понятно что так и будет, и моя Эвелин тоже, не сомневаюсь, большую часть дня будет находиться в вашей компании.

Но если вам, мисс Власта, нужно будет принять Ярослава, вашего брата, или ещё какое посольство – то у вас должен быть для этого личный апартамент, и вот он у вас есть.

Власта ещё раз присела, и щёки у неё порозовели так же, как у Эвелин. Я в ответ как можно учтивее поклонился.

– Итак, – продолжил я, обращаясь к Эвелин, – если ты находишь мои рассуждения полезными, то я сейчас же пришлю Готлиба с рычагом и стамеской. Он откроет двери на лестницу, ведущую во внутренний двор, и Носатый начнёт носить в умывальную комнату воду.

Тихий согласный кивок.

– Покажи им, какие и куда перенести кресла, кровати. И занимайтесь бельём, занавесками и коврами, а мы с Луисом на своё усмотренье приготовим обед.

Стараясь не топать, мы с Луисом прошли к двери, обернулись. Дамы выстроили реверанс. Мы поклонились и вышли.

На лестнице Луис спросил:

– Мисс Власта – та самая, про которую рассказывали матросы «Дуката»? Пленница людоеда, которого ты пробил зелёным мачете?

– Да, она.

– Какая красавица. И какое страшное приключение.

– А сколько таких красавиц каждый день обрекаются рабству в южных морях! Как бы я хотел стереть с лица земли эту мерзость.

И, остановившись на лестнице, обернулся и добавил:

– И уж если не вычищу всё, то постараюсь как следует. Дай время.

Внизу нас встретил Тай. Прогнувшись в пояснице, он тащил упирая в живот громадную корзину с окороками. Я непроизвольно передёрнул плечами, представив, сколько весят эти окорока. Жилы на его руках вздулись, но цепкий муравей упрямо и деловито тащил свой груз, и на жёлтом лице его не читалось и тени эмоций. Я бросился и перехватил ивовую, грубого плетения ручку. Луис тотчас подбежал и схватил за вторую. Тай отпустил корзину, отступил на шажок, поклонился и бесстрастно сказал:

– Ледник глубоко. Иду показывать, мастер.

За крепкой дверью, ведущей в ледник, на ступеньке стоял зажжённый фонарь. Предусмотрительный японец поднял его и неторопливо, учитывая наши тяжёлые шаги, потопал вниз.

Спустившись под землю ярдов на восемь, мы встретили вторую дверь, собранную на деревянных шипах, без железной оковки. Разумные мастера делали здесь ледник: сырость, неизбежная при медленном таянии льда, давно бы съела всякую ковку. Тай отворил дверь, и мы втащили корзину в небольшое помещение с низким потолком. Слева и справа были широкие полки, скорее похожие на столы. На одной из них стоял второй зажжённый фонарь, и мы поместили тяжело ухнувшую корзину на противоположный настил. И Тай отворил ещё одну дверь, за которой открылся неимоверных размеров деревянный сундук. Он был на три четверти заполнен сплавившимся в один огромный блок льдом. Тай достал откуда-то деревянные ковш и ведро и молча показал Луису, что нужно сделать. Сбоку от сундука виднелся небольшой каменный бассейн, куда медленно, год за годом, скатывалась обтаявшая на ледяном блоке вода.

Луис склонился и проворно начерпал полное ведро, и я, второй рукой прихватив фонарь, понёс его наверх.

Вернувшись, я увидел, что все окорока и куски копчёной свинины разложены на гладко строганной буковой доске вдоль одного бока ледового сундука, а сырое мясо и птица так же на доске выложены вдоль второго. Набрав ещё ведро талой воды, мы поднялись в каминный зал.

– Случится мороз, – сказал мне деловитый японец, – нужно выставлять на ночь на улицу в вёдрах понемногу воды. Как только замёрзнет – нести в ледник. Лёд давно не добавляли.

(Хорошо. Дождёмся мороза.)

Я окинул взглядом каминный зал. Пустой, гулкий. Далеко в углу шевелится и потрескивает огонь в огромном камине. Рядом с нами уткнули друг в дружку бока разноцветные ширмы – временная дамская спальня. Длинный стол чисто вымыт, и на нём стоят собранные в кружок какие-то блюда и миски. По каменной стене, снизу вверх, катится едва заметное марево – воздух, нагретый от работающих скрытых печей. Покой. Тишина. Моя собственность. Я вздрогнул от на мгновение охватившей меня сладкой дрожи.

Скрипнула и стала медленно отворяться высокая створка двери, и Готлиб, придерживая её, пропустил перед собой стайку маленьких кухарок. Впереди подскакивала на одной ножке Ксанфия. За ней Файна и Грета несли объёмистое деревянное корытце, в котором влажно блестели отмытые в ручье морковь и спаржа. Шествие замыкала важная Омелия, прижимающая к груди горшок с такой же влажной фасолью. Раскрасневшиеся, они с грохотом поместили свою ношу на стол и, повернувшись, уставились на нас весёлыми глазками, наполненными любопытством.