Эрнест Марцелл - Октавиус Страница 7

Буквально сразу же после вашего отъезда к вашему отцу прибыл посыльный из порта– ответил тот: Он привёз какое– то срочное письмо. Сэр Джордж О’Нилл в сопровождении Якоба немедленно отбыл в порт. Он вернулся минут десять тому назад и был очень расстроен. Сейчас он с мисс О’Нилл находиться у себя…

Смутное предчувствие какой-то подкравшейся беды начало медленно овладевать мной. Однако отца я решил пока не тревожить, и, поднявшись по крутой деревянной лестнице на второй этаж, я вошел в свою комнату, после чего запер за собой дверь на ключ. Внутри стоял тяжкий и спертый воздух, я зажег светильник и приподнял раму. Прохладный воздух, ворвавшийся в помещение, заколыхал штору, неприятно шевеля волосы на моей голове. Присев к столу, я развернул вытащенную из кармана бумагу с распиской и, положив на стол, неподвижно уставился на собственную подпись. Пари. Сейчас я уже и сам жалел, что с пьяного пылу заключил его, однако в случае проигрыша у меня еще оставался шанс на спасение – женитьба. В случае выигрыша я не только рассчитался бы с этим мерзавцем Уильямсом, но и…

В дверь негромко постучали.

– Да, – сказал я, оторвавшись на миг от неподвижного созерцания бумаги.

– Сэр, – отозвалась Бета с той стороны обыкновенным своим глуховатым голосом, как всегда, лишенным всяких эмоций. – Спускайтесь ужинать. Вас ждут…

С этими словами она, не дожидаясь моего ответа, развернулась и начала аккуратно спускаться вниз. Отец мой всегда очень щепетильно относился к выбору прислуги, поэтому у нас в доме никогда не было молоденьких девчушек. По всей вероятности, он выбрал эту необычайно странную особу по чьей-то рекомендации. Она появилась в нашем доме года три тому назад, и взяла на себя большинство обязанностей по дому. В ее внешности не было ровным счетом ничего экстравагантного или особенного. Это была грузная, мешковато-неуклюжая женщина лет пятидесяти с лишним, с широким чуть рябоватым лицом, толстым носом и невыразительными серыми глазами. У нее были широкие бедра и массивная, тяжело колыхающаяся при ходьбе грудь – вот, пожалуй, и все, что можно было в ней отметить.

В остальном же она, облаченная во всегдашнюю длинную юбку мышиного цвета, из-под которой виднелись толстые, кривоватые ноги с синими прожилками вен, и с бесформенным капором на голове, выражала собой полную безликость.

Бета усердно убиралась по дому, чистила платье, однако была чрезвычайно молчалива и за весь день могла произнести всего несколько слов, да и то отвечая на обращенные к ней вопросы. К ней никто никогда не приходил, она ни с кем не общалась, и я не разу не только не слышал, чтобы она засмеялась, но и даже не видел улыбки на ее лице. Мне казалось, что Бета всеми силами старается избегать общения с кем-либо, проживая в некоем своем никому не понятном мире.

При всем этом никаких особых достоинств, способных отчасти объяснить такое более чем странное поведение, за ней не наблюдалось. Наоборот, ее повадки оставляли желать лучшего и создавали впечатление неотесанной и недалекой деревенщины. Возможно, что чем-то в своем поведении она напоминала Мулан, но разница между ними была настолько огромной, что невозможно было провести даже условную параллель – эти две особы в корне отличались друг от друга. Скрытность китаянки никак не походила на какое-то серое, безжизненное равнодушие Беты, более присущее животным.

Так что я и сам не знаю, что конкретно подвигло меня на исполнение того озорства, которое вдруг пришло мне в голову. В тот вечер я увидел Бету, склонившуюся над корытом, в котором она стирала белье, и стоявшую ко мне спиной, и тогда неожиданно отметил про себя, что наряду с явными недостатками за этой более чем заурядной внешностью может скрываться и впрямь нечто стоящее. Тем более что я никогда раньше не имел дела с женщинами ее возраста, и неожиданно вспыхнувшее желание испытать новые и неведомые ранее ощущения засело во мне подобно острому гвоздю. И я не нашел для его воплощения лучшего объекта, чем Бета. Не спорю – возможно, она показалась мне ближе и доступнее всего. Некоторое время я даже не знал, как к ней подступиться, словно чего-то боясь, и эти мысли покалывали меня сотней иголочек, пьяняще дурманя. И наконец-то оказавшись с ней с глазу на глаз, я недвусмысленно намекнул ей на близость. В ответ она тупо и недоуменно уставилась на меня, а потом, пожав плечами, будто вопрос был адресован вовсе не ей, снова принялась подметать пол. Тогда я предложил ей двухмесячное жалование. Она не удостоила меня даже взглядом, бездумно продолжая свое дело, как будто мой вопрос никак не мог дойти до нее. Если бы она сразу ответила категорическим отказом, то, возможно, я и оставил бы свои притязания. Я тогда отошел от нее, но буквально через день подловил Бету снова и сделал ей новое предложение, увеличив названную сумму вдвое. В ответ она что-то невнятно пробурчала, махнула рукой и удалилась прочь, оставив меня в глупейшим для себя положении. У нее явно были проблемы с головой, ибо только ненормальный человек, судя по всему, не обремененный никакими обязательствами, мог отказаться от чуть ли не полугодовой суммы заработка. Но это нисколько не охладило, а, наоборот, только распалило мой пыл. После этого разговора Бета нисколько не изменилась – можно было подумать, будто я разговаривал вовсе не с ней; она по-прежнему молчаливо выполняла свои обязанности, будто ничего не произошло. Я еще пару раз пробовал подкатить к ней. Однако всякий раз она игнорировала мой вопрос, словно не замечая, что я говорю с ней.

Тогда я и решил попробовать старое, проверенное опытом средство, которое не без успеха использовал уже много раз. Однажды я застал ее у себя в комнате – она, по обыкновению, с отрешенным от всего мира видом, наклонившись, мыла пол. Я зашел в комнату и, видя, что она совершенно не смотрит в мою сторону, приблизился к ней сзади и резким движением запустил руку прямо под юбку. Возможно, что я сделал ей несколько больно, так как она рванулась и, хотя я не отпускал ее, выпрямившись, вырвалась. Вопреки моим ожиданиям, она не ударила меня и даже не закричала. Только бросила тряпку и с удивительным для нее проворством выскочила из комнаты, даже не обернувшись. Слушая, как она, топоча, спускается вниз, я остановился посреди комнаты, чувствуя, как еще секунду назад обжигавший меня огонь сменяется чувством неимоверной досады, к которому примешивались неловкость и разочарование. Нет, она явно обманула мои ожидания – даже в такую минуту, подобную которым (если они вообще бывали когда-либо в ее жизни) она наверняка испытывала очень давно, оставшись верной своему серому естеству.

Мне даже стало несколько обидно, и я подошел к окну, задумчиво набивая табаком свою длинную фарфоровую трубку. На улице с самого утра шел мелкий, промозглый дождик, как нельзя лучше соответствующий моему теперешнему настроению. Я высек огонь, но не успел поднести его к чашке, как в комнату, распахнув дверь, крупными шагами вошел мой отец. Это всегда было с ним, когда он бывал сильно раздражен, что случалось крайне редко, но теперь, судя по его побледневшему, перекошенному лицу, он пребывал в сильной ярости. Подойдя ко мне, он выхватил у меня из рук трубку и с размаху швырнул ее о каминную решетку с такой силой, что осколки брызнули в разные стороны…