Валентин Николаев - Собрание сочинений в двух томах. Том II Страница 14

9. Сегодня безумствующий безбожный «хам-сапиенс» грабит осиротевшую Россию. Где есть завод – грабят завод; где ничего нет а только лес и пустая земля – грабят лес. Утащит, пропьёт и снова высматривает, где бы что половчее украсть. И всё ждёт, когда ему, лодырю, изобилие к порогу подкатит. Он помнит свое раскатистое звание – «про-лета-ри-а-ат!» А что значит это слово? Пролетел, схватил, что успел, и оставил после себя только мат.

10. Сегодня России надо побыть одной, как хозяйке, у которой слишком долго и много было детей и гостей. Всех корми, пои, учи, лечи… И вот все выросли, захотели свободы, счастья, разлетелись. Может, кто-то и снова будет просится под родительскую крышу. А хозяина-царя у России убили, а другого хозяина, самозванца, никак не похоронят, а последний хозяин все болеет. Вдовствующая матушка Россия, бесконечно твоё терпение, вымоли себе наконец путного хозяина. Вымоли, чтобы и на небесах облегченно вздохнули.

11. Ни дом, ни дети человеку не принадлежат. Более всего человеку принадлежит душа. Вот за ней всегда и охотятся друзья и недруги. Похищение души – самая страшная пропажа, об этом плач вечный. Охранять душу и есть самая большая школа на земле.

12. Нас много умерших, то есть живущих ещё в этой жизни, но – мёртвых. И мы всё соревнуемся, обгоняем друг друга – кто больше, кто лучше. Мы хотим всё успеть при этой жизни. А она, жизнь эта, обречена. Мы живём в перевёрнутом мире, живём не в небо, а в землю. Говорят, главная жизнь там, среди умерших. А и то: сколько их там великих умов, отважных сердец, чистых душ и светлых имён… Они ждут нас с надеждой и верой, но мы плохо готовимся. И ничему не верим.

Пришёл однажды Человек с благой вестью, объяснять нам, где верх, где низ, и мы его распяли. Люди многое могут понять, ко многому привыкнуть, смириться. Но когда переворачивается сознание – человек восстаёт. И пытается доказать, что он прав.

И проходят века.

А мы всё пытаемся исправить жизнь отцов, дедов, но не пытаемся исправить жизнь человечества.

13. Дорога через бор под высокими соснами. Летом идёшь за грибами – бор шумит; осенью идешь – шумит; и зимой – шумит. Вершины старых сосен живут своей обособленной жизнью, живут между землёй и небом. Кажется: какая воля! А поживи-ка так, помотайся на одном месте и в дождь, и в жару, и в мороз, и в ветер. Излишняя свобода отдаёт скукой.

14. Иногда тянет в старую деревню с размеренным укладом жизни: с мудрыми стариками, замшелым колодцем, с криком петухов, жужжанием пчёл и тёплым ласковым солнцем, не жгучим, а покойно-невозмутимым в окружении лесов. Всё чудится, что где-то такая деревня еще есть, сохранилась, надо только собраться наконец и поехать. Но всё некогда, некогда. И хорошо, что некогда, потому что и деревень таких, и людей сегодня просто уже нет: нет её, прежней жизни. А скоро не будет и нынешней.

15. Древний бор. Лежу на тёплой сухой хвое. Сосны медленно водят вершинами по чистому небу, по белым облакам. Покой на душе, ибо со мной обе родины: земная и небесная. Земная под спиной, а до небесной и по сосне не добраться. Сколько праведников прошло этим путём, и не оставлено ни одной зримой вешки, ни единого следа. Потому так и трудно материалистическому уху поверить в этот небесный путь.

16. Доживают в лесу старые забытые дороги, по которым ездили ещё на телегах. Выйдешь на такую и удивишься: растут в колеях грибы, черника, посвистывает рябчик… Идти по этой дороге и отрадно, и почему-то грустно, особенно если ты бывал на ней в детстве, юности. Дорога зарастает, сужается, глохнет. Идёшь – и будто сама жизнь уходит и из-под твоих ног: никого уже нет, кто ходил и ездил по этой дороге. А ведь жил человек что-то думал, куда-то ехал, торопился… И вот будто поднялась за лесным поворотом дорога в небо, и он неслышно восшествовал по ней в иные, небесные леса. «Видит ли он нас теперь, бывает ли на этой дороге?» Идёшь, думаешь, тихо ложится на алую голову гриба лист, посвистывает рябчик, и неведомо тебе, за каким поворотом поднимется в небо и твоя дорога.

17. Самое дорогое у птицы – гнездо. Но проходит время, она бросает и гнездо, и оперившихся птенцов и, прощаясь, с печальным криком летит на юг. И ничто её не остановит.

Есть гнездо и у человека: город, институт, квартира, семья… Но проходит время, и человек тоже «улетает», а мы все начинаем вопить, страдать, лить слёзы – как бы не пускаем его «туда». Так переживаем, будто случилось что-то противоестественное. А что противоестественного в том, когда птенец той же птицы через три-четыре месяца оказывается на другом краю земли и никогда больше не увидит своего гнезда-дома? И разве хуже ему там, чем в заснеженных бескормных полях? Но мы боимся…

18. Сейчас в деревнях: дичают даже огороды. Зайдёшь осенью в такой огород – задумчиво роняет листья берёза, а под ней – гриб подосиновик, стоит будто милиционер – сам гость, сам хозяин, один на всё подворье. Приглядишься, а тут уж и можжевельничек укореняется по лужку, и рыжик уже пробует расти – совсем как в лесу.

И странное чувство овладевает тобой: и горе и радость, смятение и недоумение. И есть отчего: впервые стали расти грибы посреди деревни. Ум понимает, а душа всё своё: «Тут что-то неладно. К чему это всё идёт?»

19. Опустевшая округа печалит сердце одиночеством и вечностью обездоленных полей. Весна ли, осень… – будто жизнь начинаешь сначала, как после битвы, где многие полегли так и не поняв, за что страдали и бились в этой жизни. Вечное русское поле без них цветет и ветряет сорняками, всё ждёт своего истинного хозяина.

20. Осенью можно «ухватить» время, когда одновременно растут грибы, берёт рыба, летят утки и есть ещё некоторые плоды, ягоды. Весной такого разнообразия не бывает, весна голоднее, но для души радостнее. Будто специально разделено: осень – для людей старозаветных, весна – для новозаветных.

21. Где кончается поле и начинается лес – раздорожье, погружённое в болотину. И всю жизнь люди тут блудятся: и болотину надо переходить и дорогу выбирать одновременно. Человек теряется, а перейдет трясину – сразу сухой бор, дорожные колеи так чисты и прямы, так сманивают в глубь леса, что хочется идти и идти… Ну и идёт себе человек, посвистывая, пока не выйдет совсем не туда, куда хотел.

Так часто в юности мы неверно выбираем дорогу жизни; лишь бы из болотины выбраться, из бедности, безденежья, поскорее встать на сухую колею, а там… А там – и жизнь пролетела.

22. Когда, смотришь за природу как на создание Божие: лес то или болото – сразу все обретает равновесие, успокоение, смысл. И жить среди всего этого становится как-то радостнее и проще: все на своем месте, всё в своей красоте и гармонии. Видимо поэтому всякий разумный человек рано или поздно должен признать существование если не Бога, то Высшей гармонии. Иначе хаос, бессмыслица всего, в том числе и собственной жизни. Ибо мир держится на гармонии, а не на инженерном расчёте. Безусловно наоборот: познанные наукой законы природы и точность инженерных расчётов есть не что иное как часть общей гармонии мира, открывшаяся человеку. И конечно, не полностью.

23. Земля всё сносит: всякий мор, неурожай, наводнение, засуху. Отъявленное человеческое хамство. Хам мучает её, выжигает, сквернит… Однако, рано или поздно, а утаскается и он, сопьётся, свалится и подохнет где-нибудь на корнях не дорубленного дерева. Или утонет в весенней воде.

А земля, дождавшись тепла, отмякнет, зазеленеет, зацветёт и ничем не попрекнёт живущих за того мучителя-хама, не помстит за него и даже намёка не даст – будто и не было ничего. Удивительно её терпение, незлопамятность.

24. В золотую осень в солнечной заливинке греется бело-чёрный селезенок: то комом снега сверкнёт, то сажей на ярко оранжевой воде. Будто любуется собой, примеряется, как он будет выглядеть на этой заливине весной… Гляжу на него из-за кустов и не могу понять; зачем он так красив? Для продолжения рода хватило бы и не такой яркости. А он вызывающе, разительно красив! И заметен отовсюду настолько, что жизнь его постоянно в опасности. Но он будто и не думает об этом. Уж не робеют ли от этой красоты и враги его? Как робею, не стреляю я? Может и в каждой живой душе на Земле изначально теплится, живёт несказанно-неписанно это гениально угаданное однажды: «красота спасёт мир».

25. Бывает в вечеру выстрелит кто-то в глубине леса – лес вздрогнет, отзовется гулом от горизонта до горизонта, и опять воцарится тишина, ещё плотнее прежней. А ты стоишь на просеке я думаешь: кто там стрелял, в кого, попал или нет? Может, зверь умирает, может раненая птица в смертельном страхе валится с ночного неба в лесную крепь… Постоишь немного и идёшь дальше. А в окрестных деревнях и вовсе никто не обратит внимания на этот выстрел. Ночь спеленает тишиной землю, – и к утру всё забыто.

А вот когда в нашей душе раздаётся «выстрел» – мы немеем и призываем весь мир быть сострадальцами и соучастниками. И если кто-то не видит и не слышит нашей боли, мы теряем рассудок и не прощаем ему чуть ли не до смертного часа. В эгоизме своём мы призываем в этот момент Бога: он всё видит и слышит и уж непременно пощадит нас, мы уверены в этом. А если и он не отзывается?.. Нет, нам и в голову не приходит, что кому-то возможно, ещё безвыходнее и хуже нашего, и он ждет нашей помощи. Все мы в единой цепи, все от горизонта до горизонта, и даже выше. Все ждем помощи, и все не спешим на помощь; все скоры на обиду и не все способны на сострадание. А где возьмёт Тот, Кто жалеет всех и помогает всем?