Дмитрий Филиппов - Два эссе о христианстве и культуре Страница 3

У Минуция Феликса можно найти древнейшие (II в.) упреки в антикультурности – христиане «набирают в свое нечестивое общество последователей из самой грязи народной, из легковерных женщин, заблуждающихся по легкомыслию своего пола». Это значит, что христианство – женская секта для доверчивых полуграмотных истеричек.

Еще: «Это люди, скрывающиеся, избегающие света, немые в обществе, говорливые в своих убежищах». В обществе они молчат, потому что не соответствуют запросам культурного общества – они не умеют говорить на уровне, приемлемом в круге образованных людей.

Еще, самое убийственное: «…всегда бледные и запуганные… несчастные, вы и здесь не живете и там не воскреснете». За столетия до пари Паскаля античные критики христианства бьют наотмашь: то, как христиане живут на этом свете, нельзя назвать жизнью, а того света не существует.

Цельс тоже обращает внимание на то, что христиане любят проповедовать рабам. Образованные люди, считает Цельс, просто не станут их слушать. Целевая аудитория христиан – маргиналы, люди культурного дна. Не просто недостаточно успешные люди, как сказали бы сейчас, а индивидуумы плохие с моральной точки зрения. Цельс передает суть христианской проповеди так: «Кто жалкое ничтожество, того ждет Царство Божье».

Намациан, римский поэт начала V века, недоумевает, как приличные люди могут добровольно становится анахоретами, читай христианами-монахами. В поэме «О моем возвращении» он сравнивает «эту секту» с ядом Цирцеи, превратившей спутников Одиссея в свиней. Только она изменила их тела, а «эта секта» меняет сознание.

У Юлиана Апостата с «этой сектой» был свой разговор. Но он временами повторяет те же самые упреки, что и писатели времен Цельса и Оригена:

«Они были довольны, если им удавалось обмануть служанок и рабов… Если найдется среди них хотя бы один из видных людей того времени – я имею в виду царствование Тиберия или Клавдия, – то считайте, что я обо всем налгал».

Здесь следует напомнить, что для Юлиана христианство – плохая разновидность иудаизма и, когда он дразнит христиан, это отчасти перенос антисемитского презрения к евреям. Христианство – иудаизм, приспособленный к образу жизни второсортных членов общества, «торговцев, мытарей, танцовщиков и сводников». Скандально то, что эллины, нормальные люди, добровольно уходят в эту еврейскую секту. Там они становятся хуже:

«Соберите всех ваших детей и заставьте их изучать Писание; и если, выросши и став мужчинами, они окажутся чем-нибудь более достойным, чем рабы, то скажите, что я болтун и безумец! Вы до того жалки и неразумны, что считаете божественным учение, от которого никто не становится ни умнее, ни храбрее, ни более стойким».

Юлиан – это прекрасный пример того, как увлечение определенной культурной формой приводит к смене религии. Эллинская культура увела его от Христа, в то время как соученик Юлиана Григорий Богослов, напротив, ничуть не ослабел в вере. Если Юлиан выбрал вариант «или культура, или Христос», то Григорий Богослов, как и многие богословы IV века, пошел по пути синтеза библейской веры и мирской учености. Обращаясь к Юлиану, он восклицает «Разве ты единственный эллин в мире?» – другими словами, христиане тоже умеют читать умные книги, не надо держать нас за идиотов.

Юлиан в свою очередь пытался сделать то же самое что и христианские богословы – скрестить религию с античной культурой (платонической философией). Только христианин Ориген в качестве материала для скрещивания с платонизмом взял монотеизм, а Юлиан политеизм. Единство их намерений говорит о том, что обществу нужен был как раз такой неоплатонический синтез.

***

Радикальное культуроборчество в своем пределе граничит с мироборчеством. Нибур справедливо говорит об угрозе манихейства, порождаемой таким мировоззрением. Этический дуализм преобразуется в онтологический – не только культура, но и сотворенная Богом природа может попасть под удар.

По-христиански бытие – это все-таки хорошо, valde bona. Для эллинских мудрецов бытие двойственно, для них материя – это нечто проблематическое. Для христианина материя благословлена дважды – тем, что она сотворена Богом Отцом и тем, что «Слово стало плотью».

Тиллих в «Мужестве быть» пишет о духовной начинке ренессансного гуманизма – хоть гуманисты и критиковали Церковь, они все-таки были под влиянием библейского valde bona, отсюда оптимизм Возрождения. Отсюда современный гуманизм с принятием человека как безусловной ценности. Отсюда наука, исследующая мир, и технология, мир улучшающая.

Ненавидя все нерелигиозное несложно перейти от бегства в целях самоспасения к активному вторжению на территорию противника. Нападения на культуру, с разрушениями и жертвами, переполняют биографию Церкви. В восприятии многих людей к этим нападениям сводится вся история христианства. Не без уклонов в слепое очернительство критика в адрес церковников временами бывает весьма проницательной, в особенности в том, что касается психологической подоплеки фундаменталистского террора. Не нужно быть специалистом-психологом, чтобы видеть, как фанатизм выполняет компенсаторную функцию в жизни людей, неуверенных в себе и своей вере.

Об этом хорошо сказал атеист Жижек: «Если сегодняшние так называемые фундаменталисты действительно верят, что они нашли свой путь к Истине, почему они должны видеть угрозу со стороны неверующих, почему они должны завидовать им? Если буддист встретит западного гедониста, вряд ли он станет осуждать его. Он только доброжелательно заметит, что стремление гедониста к счастью саморазрушительно. В отличие от настоящих фундаменталистов террористы-псевдофундаменталисты глубоко озабочены, заинтригованы и зачарованы греховной жизнью неверующих. Чувствуется, что в борьбе с греховным другим они борются со своими собственными соблазнами».

***

Антикультурная программа невыполнима. Начать с того, что бегство от культуры («ушел в религию» – так обыватели говорят про обратившихся) это движение по траектории, заданной культурой. Ролло Мэй сравнивает связь человека и культуры с пуповиной, которую невозможно обрезать, потому что без этой связи исчезнет смысл бегства. Как бы далеко человек ни удалялся от мира, мир всегда будет с ним как минимум в виде объекта, против которого направлен внутренний протест.

Человек живет внутри культуры и культура формирует внутренний мир человека. Главный инструмент культурного влияния на человека – язык, от него никому не отделаться.

«Ничто из того, что совершается разумом, не обходится без помощи слова» (Исократ) и аскетика не исключение. Мария Египетская, не читавшая даже Писания, все равно использовала человеческий язык в жизни. Даже, когда аскет молчит, язык существует в его сознании, как скелет в теле.

Исчерпывающе об этом пишет Нибур:

«Человек не только говорит, но и думает с помощью языка культуры. Достижения человека преобразили не только объективный мир вокруг него, но и сами формы, приемы его мышления, позволяющие ему осмысливать объективный мир, были даны ему культурой. Он не в состоянии упразднить философию и науку своего общества, как если бы они были для него чем-то внешним: они присутствуют в нем, хотя и в иных формах, чем у культурных лидеров. Человек не может освободиться от политических убеждений и обычаев экономической жизни, отрицая более или менее внешние институты: эти обычаи и убеждения укоренились у него в сознании. Если христиане приходят к Христу не через язык, мыслительные шаблоны, нравственную практику иудаизма, они делают это с помощью тех же средств, но римских, а если не римских, то немецких, английских, русских, американских, индийских или китайских. Поэтому радикальные христиане всегда используют культуру или часть культуры, которую они на словах отвергают».

Последовательное культуроборчество должно доходить до отрицания языка, что, собственно, и делает Джон Зерзан, самый радикальный анархист. Пока человек зависит в своем мышлении от номинативно-аккузативных конструкций, он на крючке у мира сего.

На бытовом уровне первое приближение к этой проблеме происходит тогда, когда бабушка советует внуку погулять. Игры на свежем воздухе, контакт с природой воспринимаются неискушенными в философии людьми как нечто более здоровое и менее обременительное для психики, чем, например, чтение. Культурный багаж отягощает человека, это чувствуют все, кто отделяет жизнь от рефлексий. Английская идиома «get a life» примерно об этом. Как будто есть некий базовый, первоначальный способ чувствовать этот мир и в этом способе больше жизни. Чем культурнее человек, тем сложнее ему дается этот способ.