Ненад Илич - Дорога на Царьград Страница 11

Мы не говорили много о войне, возможно, именно потому, что мы все ощущаем ее неумолимое приближение. Никто из нас не хотел омрачать райские мгновения.

Кто не знает, какого цвета поросячья кожица, которая лопается, а сквозь нее от жира, который растапливается и вытекает, проступают более темные полоски, – тому неведом цвет наслаждения. Пока поросенок пекся, я успел прилично напиться. Едва помню, как мы ели. Правда, мне все же кажется, что мясо было немножко недопечено.

Я был не единственный, кто напился. Но думаю, набедокурил больше всех, когда мы под вечер возвращались в городок. Не было такой ямы или канавы, в которую бы я не свалился. Ко всеобщему увеселению. Чудо, что я не ушибся и не поранился.

Сейчас мне немного стыдно. Все на меня сегодня заговорщицки поглядывают и многозначительно подмигивают. Ну и ладно, переживу и это.

Сейчас направляюсь на репетицию. Как настоящий профессионал. Видела бы меня мама. Она всегда тяготела к изысканным и художественным занятиям.

Мими и Ю исчезли. Похоже, они вернулись в Белград. С самого начала они вели себя, как снобы. Остались Мала, я и Герман. Местные все еще не поняли, что никакие мы не актеры. Так стоит ли их разочаровывать. Герман – чистый любитель и декламирует с каким-то необычным, странным акцентом. Но, надеюсь, он справится. Он жаждет одного – как можно скорее с этим развязаться. У старого путешественника масса разных талантов. Сегодня утром он тайком подсунул мне огромный золотой в старинном кошеле: «Пусть будет у тебя», – сказал он и озорно подмигнул мне. Только вот откуда у него этот золотой? Как бы он его не украл, а то из-за него я нарвусь на неприятность!

В последний час мы вынуждены менять программу. Вообще, все становится крайне неясно.

Меня не заботит художественный эффект. Я уверен, что больше не буду заниматься театральным искусством; похоже, мне надоели повторения и заучивания на память. Но этот народ нужно возбудить. Сердцем.

Не важно и если все это случилось уже давно. Если я не знаю точно, что со мной произойдет, что я буду делать, что буду чувствовать, то я и не вижу особой разницы между событием прошлым и настоящим. Между прошлым, настоящим и будущим.

И потому меня раздражает, что Стевча и Чолак все больше тянут. Такое впечатление, будто их уездный начальник предупредил, чтобы они не забегали шибко вперед.

У трактирного служки Пауна нижняя губа отвисает вниз, как у полуидиота, но при том он довольно говорлив. Пришептывая и тараторя так, что я его едва понимал, он сообщил мне, что и Милутин Гарашанин подключился к делу. Что он пригрозил, чтобы они не превращали все в цирк. Государство проводит понятную политику по вопросу восстания. Правительство шатается, и не следовало бы давать Ристичу новое оружие, притом в Гроцке. Войны нам и так не избежать, но необходимо хорошо подготовиться. И не зазывать иностранцев. Ведутся серьезные переговоры с русскими, но никто не верит в то, что Милутин не связан с тем, что происходит в Гроцке.

В любом случае, от меня хотят, чтобы я выбросил самые воспламеняющие фрагменты из статей в «Заставе»; под вопросом и стихи Джуры. Сейчас вдруг начали настаивать на том, чтобы представление было больше историческим и «культурным». Учитывая степень наших актерских способностей – как раз это нас должно было бы устроить.

Не знаю, чья это идея, но самое последнее решение – организовать все мероприятие во славу Обреновича, а выступление посвятить годовщине восстания Милоша! Но только – не перебарщивая со страстями… Главное, чтобы все прошло культурно! Что тут скажешь – тяготеет Гроцка к культуре!

Только сейчас мне, старому болвану, стало ясно, почему выступление перенесено на 11 апреля! Годовщина событий в Таково[13]. Они решили это еще четыре дня назад и все это время делали из нас дураков.

Мы действительно – худший из народов. Райя[14].

Братья мои в Боснии и Герцеговине – конец вам, если ждете от нас помощи!

Свет настольной лампы затрепетал, а потом совсем угас. Мики сначала подумал, что перегорела лампочка. Но кроме лампы выключился и замолчал также телевизор, и даже криво стоящий и потому шумный холодильник на кухне. Мертвым стал и настенный рубильник. Когда Мики подошел к окну, он увидел повсюду только мрак и во мраке темно-серые глыбы ближайших домов. Чомбе опять среагировал быстрее всех. За стеклом его окна замаячил дрожащий свет свечи. Свет приблизился к окну. И когда под выстрел прищепки на карнизе, словно в драматической постановке, яростно отодвинулась занавеска – из мрака вынырнуло призрачное, освещенное снизу лицо Чомбе.

– Мать их фашистскую смердящую! – завел Чомбе свою заезженную пластинку. – Должно быть, попали в электростанцию, мать их… – А затем выдал феерический поток витиеватых ругательств.

Никакого взрыва не было слышно, но ближайшая электростанция и не располагалась близко от города.

Еще совсем недавно пребывавшему в другом мире Мики потребовалось несколько секунд, чтобы вернуться в невероятную повседневность под бомбежками. Священник слушал креативные скабрезности соседа с тихим удовольствием. Как удачную, немного авангардную патриотическую песню.

– Мы их научили есть вилкой, этих бесхвостых скотов. И вот так они нас теперь благодарят. Мать их!.. Электричество им мы изобрели, а сейчас они «хотят нам его отключить».

Мики был вынужден согласиться с радикальными выводами соседа.

– Не этой ночью! Не этой ночью! – Чомбе взметнул руки к ночному небу, рискуя выпасть из окна. – Прошлого своего не помнят. Сброд! А то нет – все разбойники и воры переселились туда, бежав от виселицы! Мать их! Уа, Кунта Кинте!

Мики вспомнил, что Кунта Кинте – персонаж из какого-то сериала, недавно прошедшего по телевизору. О рабах, которых на судах привозили из Африки в Америку. Какая связь между несчастными рабами и бомбардировками, ему было неясно, но для Чомбе это и не было важно.

– Они хотят, чтоб и мы забыли своих! Чтобы вышло по-ихнему. Э, не будет этого. Мои предки – не чета ихним ворам. У меня есть князь (?) Душан и князь Лазарь! И Милош, и Старина Новак, и Мали Радоица! Мать их воровскую! Весь мир обворуете, а мое у меня отнять не сможете! Чомбе не забывает! Имел я… – цедя все ругательства, которые он только знал и которыми искусно импровизировал, Чомбе, и так имевший в хичкоковском освещении довольно устрашающий вид, никак не желал успокоиться и дать себе передышку. Тишину мрачной ночи на улице прорезали его неистовые крики.

– Мы – самый старый народ! Мы!.. А ну-ка посмейте в меня попасть, сами сдохнете! Ух!.. Сербия! Сербия!

Мики испугался, как бы Чомбе не разбудил его домочадцев, и, кивая головой в знак поддержки, попятился назад и затворил окно.

Поскольку все в доме спали, отключение электричества никого не взволновало. С помощью зажигалки Мики отыскал в ящике кухонного буфета половину свечки, поставил ее в подсвечник и зажег.

Затем вернулся в комнату, чтобы продолжить чтение. При свече. Мики остался всего один лист из Гроцки с несколькими строчками.

Все прошло действительно культурно. Мы не рыгали и не пердели. Более-менее знали текст. И имели большой успех. Мы сорвали продолжительные аплодисменты. Правда, цыганский оркестр из Смедерево встречали еще лучше, чем наши декламации и монологи, но и нас расхвалили на все лады.

Завтрашний Чистый понедельник, несомненно, – более важное событие, чем вечернее культурное мероприятие. Все пойдут на кладбище и вспомнят, что лучшие из них умерли.

Все на этом. Ниже лежали бумаги с высоким каролингским письмом и примечаниями покойного Дорогого Дьявола. Мики с нетерпением просмотрел его комментарии и пометки.

В последнее время он вроде бы полностью утратил интерес к во зло употребляемой истории, как, впрочем, и ко всему остальному. Хотя раньше любил читать исторические книги и довольно много знал о выдающихся личностях и событиях девятнадцатого столетия. А то, что пережил в Гроцке 1876 года неизвестный автор путевых записок, Мики как будто сам прошел в годы, предшествовавшие югославским войнам 90-х годов двадцатого века. Пробуждение национального самосознания и все, с этим связанное.

«Боже, как только вспомню, – с усмешкой размышлял Мики. – Как и мы, твердый костяк…» Мики хотел воссоздать в памяти одну сцену в кафе, когда он с компанией пел запрещенные националистические песни. А потом… Потом… Он никак не мог вспомнить, где это было и что там на самом деле произошло потом. Память отказывалась воскрешать его былых друзей и случаи из жизни, которые Мики пересказывал не один десяток раз при разных обстоятельствах. Единственным, что рисовало его воображение, был трактир в Гроцке, усатый Чолак с гуслями, Стевча, Раткович… Мики казалось необычным, что он так ясно видит лица людей, о которых прочитал всего несколько строк, но не может вызвать в памяти ни имен, ни лиц своих друзей, с которыми проводил многие дни и месяцы.