Маскарад, или Искуситель - Герман Мелвилл Страница 22

– Я был бы бесчеловечен, если бы встал в оппозицию к убеждённости, порождённой слишком горькими опытами предателей. Всё же разрешите тому, кто, не чувствуя…

– Прочь! Точно таким же голосом говорил со мной не далее как шесть месяцев назад немецкий доктор в водолечебнице, из которой я теперь возвращаюсь; шесть месяцев и шестьдесят мук, воздвигнутых над моей могилой.

– Водолечение? О, фатальное заблуждение действующего из лучших побуждений Прейсница! Сэр, поверьте мне…

– Прочь!

– Нет, у инвалида никогда не должно быть своего собственного пути. Ах, сэр, подумайте, как несвоевременно это неверие в таком, как вы. Ведь вы слабы; и разве слабость не время для веры? Да, когда из-за слабости наступает отчаяние, тогда нужно время, чтобы получить силу веры.

Смягчившись в душе, больной бросил на него долгий умоляющий взгляд, как бы говоря: «С верой должна прийти надежда, и в чём она будет состоять?»

Травяной доктор достал запечатанную бумажную коробку из кармана своего сюртука и, обратив её к больному, торжественно сказал:

– Не отворачивайтесь. Вопросы о здоровье остались в прошлом. Поработайте над собой; призовите веру, хотя бы из пепла; пробудите её; ради вашей жизни пробудите её и призовите её, говорю я.

Другой дрожал в наступившей тишине и затем, немного овладев собой, спросил о компонентах медикамента.

– Травы.

– Какие травы? И какова их природа? И зачем их давать?

– Этого нельзя сообщать.

– Тогда мне от вас ничего не надо.

Спокойно наблюдая за иссушенным, печальным телом перед собой, травяной доктор на мгновенье умолк, затем сказал:

– Я сдаюсь.

– Как так?

– Вы больны, и вы – философ.

– Нет, нет… не до конца.

– Но требовать компонент при получении – черта философа, как и последствие – расплата для дурака. A больной философ неизлечим.

– Почему?

– Потому что у него нет веры.

– Как это делает его неизлечимым?

– Потому что он или отвергает свой порошок, или если он берёт его, то доказывает его никчёмность, хотя то же самое средство, данное простаку в подобной ситуации, его очаровало бы. Я не материалист, но ум так воздействует на тело, что если у человека нет веры, то у него нет и ничего другого.

Снова больной выглядел неподвижным. Он, казалось, размышлял, как искренне можно ответить на всё это. Медленно:

– Вы говорите о вере. Как получается, что, когда она тихо приходит сама собой, травяной доктор, тот, которому самому предписано верить в разных обстоятельствах, менее всего обнаруживает предписанную ему самому веру? Не мало ли веры в самого себя у него самого?

– Но он уверен в собрате, которого он призывает. И то, что он поступает так, это не упрёк ему, так как он знает, что, когда тело подавлено, разум неустойчив. Да, в этот час травяной доктор действительно не верит самому себе, но не своему искусству.

Знание больного не гарантировало его от того, чтобы не услышать противоречащие слова. Но тот, казалось, не огорчился от этих слов, будучи счастлив при помощи опровержения склониться к появившемуся предложению.

– Тогда вы даёте мне надежду? – Его запавший глаз поднялся.

– Надежда приводит к вере. Сколько веры вы вселяете в меня, столько же надежды я отдаю вам. Поэтому, – снимая коробку, – если всё зависит от этого, то я должен отдыхать. Это – сама природа.

– Природа!

– Почему вы повторяете?

– Я не знаю, – с некоторой дрожью, – но я слышал о книге под названием «Природа при болезни».

– Название я не могу одобрить, оно подозрительно научное. «Природа в болезни»? Как будто природа, божественная природа была чем-то иным, а не здоровьем; как будто через природу болезнь устанавливается декретом! Но разве я как-то намекал о тенденции в науке, которая загнала вас в безвыходное положение? Сэр, если вы находитесь в отчаянии от вашего вспоминания, которое несёт это название, то освободитесь от него. Поверьте мне, природа – здоровье; для здоровья она хороша, и природа не может сделать плохого. Также маловероятно, что она может допустить ошибку. Примите природу, и вы выздоровеете. Сейчас я повторяю, что медицина и есть природа.

Больной снова не смог, согласно своему мышлению, добросовестно опровергнуть то, что было сказано. Никогда прежде не казался он таким встревоженным; при его чувствительности ему по меньшей мере казалось, что едва ли можно поверить в возможность обойтись без заведомого недоверия, но в своём сердце он был недоволен тем, что дух противоречия уже давно проник во все обнадёживающие слова травяного доктора, а поэтому для оптимизма у него, больного, не имелось никакой медицинской гарантии, за исключением доктрины.

– Тогда вы действительно полагаете, – с беспокойством, – что если я приму это лекарство, – механически приближаясь к нему, – то верну своё здоровье?

– Я не буду поощрять ложные надежды, – оставляя ему коробку, – я буду откровенен с вами. Хотя откровенность – это не всегда свойство минеральных практиков, всё же травяной доктор должен быть откровенным, и никак иначе. Поэтому, сэр, в вашем случае радикальное лечение – это та кое лечение, которое, как вы понимаете, должно сделать вас здоровым, – таким лечением, сэр, я не занимаюсь и не могу его обещать.

– О, вам этого не нужно! Только восстановите мои силы так, чтобы не обременять других людей и самому себе не быть гудящим горем. Только излечите меня от страданий и слабости; только сделайте так, чтобы я мог выйти на солнце и не привлекать к себе мух, как соблазнительная пища из-за разложения. Сделайте только это – но сделайте.

– Вы просите немного. Вы мудры, ваши страдания не напрасны. То малое, что вы испрашиваете, я полагаю, будет вам предоставлено. Но помните, что не через день, не через неделю, не, возможно, через месяц, но рано или поздно; я не говорю точно когда, поскольку я не пророк, не шарлатан. Однако, если согласно предписанию, находящемуся в вашей коробке, вы будете принимать моё лекарство постоянно, без заведомой установки определённого дня, близкого или далёкого, чтобы прекратить приём, тогда вы, возможно, сможете спокойно обнаружить некий положительный результат. Но я снова повторю, что вы должны верить.

Он лихорадочно ответил, что теперь верит в то, что у него есть, и ежечасно должен будет молиться за его увеличение. Внезапно впав вновь в один из странных капризов, свойственных некоторым инвалидам, он добавил:

– Но такому, как я, это так трудно, так трудно. Самые многообещающие надежды часто подводили меня, и потому я часто клялся самому себе никогда, нет, никогда не доверять им снова. О, – слабо воздевая свои руки, – вы не знаете, вы не знаете.

– Я знаю, что никогда истинная вера не ведёт к нулю. Но время коротко; вы держите своё лекарство для того, чтобы оставить его или отказаться?

– Я оставляю, – сжимая, – и сколько платить?

– Столько, сколько вы можете оторвать от сердца и небес.

– Сколько? Какова цена этого лекарства?

– Я думал, что она равна вере, которую вы имели в виду; столько, сколько веры у вас есть. Цена медикамента – пол-доллара за пузырёк. В вашей коробке их шесть.

Деньги были уплачены.

– Теперь, сэр, – сказал травяной доктор, – мои деловые встречи зовут меня идти дальше, и может случиться так, что я никогда не увижу вас снова; если только…

Он сделал паузу, поскольку самообладание больного исчезло.

– Простите меня, – закричал он, – простите за неразумную фразу «никогда не увидите снова». Хоть я и адресовал её исключительно себе, но забыл, насколько вы чувствительны. Я повторяю теперь, что может случиться так, что у нас не скоро будет повторная беседа, поэтому если после всего курса ещё одна моя коробка будет необходима, то вы не будете в состоянии заменить