Маскарад, или Искуситель - Герман Мелвилл Страница 24

– Ах! Но или я снова ошибся, – его взгляд упал на палку из болотного дуба, – или разве вы не были немного хромым, сэр?

– Никогда не хромал в своей жизни.

– Действительно? Мне казалось, что я чувствовал не хромоту, а помеху, небольшую помеху; при небольшом опыте в этих вещах я отгадал некую скрытую причину помехи: засевшая пуля, может быть, – от неких драгун во время Мексиканской войны, разрядивших заряд, знаете ли. Тяжёлая судьба! – Он вздохнул. – Мало сочувствующих этому, разве это кто-то видит? Вы уронили что-нибудь?

Почему-то, ничего не сказав, незнакомец склонился, казалось, с целью подобрать что-то, как в тот же момент, застыв в неудобном положении, он так и остался, отклонившись от вертикали, как грот-мачта, уступающая буре, или как Адам – грому.

Маленький ребёнок потянул его. Почти рывком тот выпрямился, на мгновение глянул на травяного доктора, но, либо от эмоции или отвращения, либо от того и другого вместе, спрятал взгляд, ничего не сказав. Затем, всё ещё наклоняясь, он сел, прижав ребёнка между своих колен массивными дрожащими руками и всё ещё пряча своё лицо, в то время как ребёнок, повернувшись, посмотрел на сострадательного травяного доктора неподвижным, печальным взглядом.

Травяной доктор стоял, выбирая момент, затем сказал:

– Конечно, вы страдаете от боли, сильной боли где-то внутри себя; у сильных созданий боль самая сильная. Попробуйте теперь моё специальное средство, – удерживая его. – Но посмотрите на выражение лица этого друга человечества. Доверьтесь мне, нашедшему лечение любой боли в мире. Разве вы не будете смотреть?

– Нет, – выдохнул тот.

– Очень хорошо. Весёлого вам времяпрепровождения, маленькая майская королева.

И так, как будто бы он опробовал своё лечение на ком-то, любезно ушедшем прочь, снова прокричал о своём средстве, но теперь уже совсем без результата. A вновь прибывший – но не с берега, а с другой части корабля – болезненный молодой человек после некоторых вопросов купил бутылку. От этого другие из компании начали понемногу просыпаться; оковы безразличия или предубеждения спадали с их глаз; теперь, наконец, у них, казалось, появилось подозрение, что здесь было что-то желательное в качестве приобретения.

Но в то время, пока с более чем десятикратно ожившей вежливостью травяной доктор вёл свою благожелательную торговлю, сопровождая каждую продажу дополнительными похвалами, сумрачный гигант, усевшийся на некотором расстоянии от доктора, внезапно возвысил свой голос:

– Чем было то, о чём вы в последний раз говорили? Вопрос был задан отчётливо, даже с неким эхом, как будто громкий звон часов ошеломляюще тревожно ударил в тишине; и удар, хоть и единственный, стал прологом для боя с колокольни.

Весь процесс замер. Руки, протянутые к препарату, были убраны, в то время как глаза каждого присутствующего повернулись в том направлении, откуда раздался вопрос. Но, совсем не смутившись, травяной доктор, возвысив свой голос ещё громче, чем в момент обычного самообладания, ответил:

– Я говорил об этом, но если вы желаете, то смело повторю, что Самаритянский Болеутолитель, который я держу здесь в руке, или вылечит, или ослабит любую боль, какую хотите, в течение десяти минут после его применения.

– Благодаря созданию нечувствительности?

– Ни в коем случае. Но наименьшее из его достоинств состоит в том, что это не опиат. Он облегчает боль, не устраняя чувствительности.

– Вы лжёте! Некоторые боли нельзя ослабить, не создав нечувствительность, и они могут быть излечены не иначе как смертью.

После этого сумрачный гигант ничего не сказал; для того чтобы подорвать рынок другого, воистину, большего нельзя было сделать. После грубой оценки говорящего с выражением смеси восхищения и испуга, компания тихо обменялась взглядами взаимного сочувствия под воздействием отвращающих слов. Те, кто успел купить препарат, выглядели робкими или стыдящимися; и цинично выглядывал маленький человек с тонкой, похожей на тростник бородкой, с выражением лица, носящим остатки усмешки, одиноко сидя в углу с хорошим видом на сцену, закрывая рыжей шляпой своё лицо.

Но снова травяной доктор, не замечая возражения, изо всех сил возобновил свои панегирики и более уверенным, чем прежде, тоном пошёл ещё дальше, сказав, что его средство иногда бывало почти столь же эффективно при случаях умственного страдания, как и в случаях физического; или, скорее, чтобы быть более точным, в случаях, когда при страдании два вида боли объединялись в кульминационный момент воедино, – в таких случаях, он сказал, средство давало очень хороший результат. Он привёл пример: только три бутылки, применённые с верой, вылечили вдову из Луизианы (в течение трёх недель, бессонных и проведённых в тёмной палате) от невралгического горя из-за утраты мужа и ребёнка, жизни которых были сметены в одну ночь во время последней эпидемии, для подтверждения чего был произведён этот печатный ваучер, должным образом подписанный.

В то время пока он громко всё это произносил, внезапный удар сбоку почти свалил его.

Это был гигант, который с мертвенно-бледным лицом эпилептика, страдающего ипохондрией, воскликнул:

– Нечестивый осквернитель глубочайших чувств! Змея!

Он бы добавил ещё кое-что, но, забившись в конвульсиях, не смог этого сделать; поэтому, ничего не сказав, приподнял ребёнка, который последовал за ним, и враскачку пошёл прочь из каюты.

– Свободный от приличий и потеря для человечества! – воскликнул травяной доктор, опомнившись от большой суматохи.

Затем после паузы он исследовал свой ушиб, не упуская возможности воззвать немного к своему средству, и с некоторым успехом, поскольку ему самому это показалось красивым:

– Нет, нет, я не буду требовать сатисфакции; моя невиновность – моё удовлетворение. Но, – оборачиваясь ко всем, – если гневный удар этого человека не вызывает во мне никакого гнева, то должна ли его злоба порождать в вас неверие? Я действительно искренне надеюсь, – гордо возвысив голос и воздев руки, – ради чести человечества надеюсь, что, несмотря на эту трусливую атаку, вера в Самаритянский Болеутолитель останется непоколебимой у всех, кто меня слышит!

Будучи обиженным, а также терпеливо снёсшим обиду, он, так или иначе, вызвал некоторое сострадание, а потому его красноречие сразу же породило энтузиазм. Однако, вызывая жалость до последнего, он продолжал свои обращения, несмотря на прохладное отношение компании, пока, как будто бы в ответ на быстрый вызов извне, внезапно не прервал самого себя, торопливо сказав:

– Я ухожу, я ухожу.

И, изображая поспешность, травяной доктор вышел из каюты.

Глава XVIII

Исследование истинной сути травяного доктора

– Снова пропал из виду этот вечно спешащий приятель, – заметил джентльмен с тёмно-рыжими волосами, обращаясь к своему соседу с ястребиным носом. – Никогда не видел мошенника полностью разоблачённым.

– Но вы думаете, это справедливо, что он разоблачил мошенника на его пути?

– Справедливо? Пожалуй.

Если при сильном волнении на Парижской фондовой бирже Асмодей должен высказаться и, раздав листовки, открыть истинные мысли и проекты всех присутствующих мошенников, – будет ли это нормальным для Асмодея? Или, как сказал Гамлет, «рассматривать вещь тоже любопытно»?

– Мы не будем углубляться в эту тему. Но так как вы допускаете, что этот приятель мошенник…

– Я не допускаю этого. Или если и допускал, то беру слова обратно. Стоит ли удивляться, если скажем, в конце концов, что он вообще не мошенник или совсем чуть-чуть. Что вы можете сказать против него?

– Я могу сказать, что он облапошивает людей.

– Многие посчитали бы за честь делать то же самое; и многие, совсем не мошенники, поступают так же.

– Как только что?

– Он в глубине души не полностью мошенник, и полагаю, что среди этих простофиль он сам по себе. Вы разве не видите, что наш друг шарлатан обращает против себя самого своё собственное шарлатанство? Фанатичный шарлатан; по существу, дурак, хоть и эффективный мошенник.

Наклонившись и посмотрев вниз между своими коленями на полу, джентльмен с тёмно-рыжими волосами задумчиво слегка поскрёб там пол своей тростью, а затем, посмотрев, сказал: