Маскарад, или Искуситель - Герман Мелвилл Страница 26

– Вы не сможете мне помочь, – грубо возразил калека. – Уйдите.

– Вы выглядите сильно нуждающимся…

– Нет, я не нуждаюсь; сегодня, по крайней мере, я могу оплатить свой проезд.

– Природный костоправ воистину счастлив услышать такое. Но вы поспешили. Я сожалею о вашей нищете, не о наличных деньгах, а о вере. Вы думаете, что природный костоправ не может помочь вам. Ну, предположите, что он не может, сможете ли вы тогда кому-то другому рассказать вашу историю? Вы, мой друг, подаёте сигнал, что находитесь в беде. Скажите мне, ради моей личной выгоды, как без помощи благородного калеки Эпиктета вы достигли своего героического хладнокровия в неудачное время.

При этих словах калека уставился на говорящего твёрдым ироническим взглядом, состоящим из ожесточения и открытой дерзости из-за переносимых страданий, и в конце концов усмехнулся своим небритым лицом, словно каннибал.

– Ну-ну, быть общительным означает быть человеком, друг мой. Не делайте такое лицо, оно беспокоит меня.

– Я предполагаю, – с усмешкой, – что вы – человек, о котором я много слышал, – Счастливый Человек.

– Счастливый? Друг мой. Да, по крайней мере, я должен быть им. Моя совесть чиста. Я верю в каждого. Я уверен, что своей скромной профессией я приношу миру некую небольшую пользу. Да, я думаю, что без предубеждения смогу рискнуть согласиться с суждением, что я – Счастливый Человек – Счастливый Костоправ.

– Тогда вы должны услышать мою историю. Много месяцев я стремился схватить Счастливого Человека, пробуравить его, засыпать порох и оставить его так, чтобы взорвать его на досуге.

– Какой бесноватый неудачник! – воскликнул травяной доктор, отступая. – Настоящая адская машина!

– Вы посмотрите, – закричал другой, ступая за ним и своей цепкой рукой ловя за роговую пуговицу, – моё имя – Томас Фрай. До моего…

– Вы имеете отношение к госпоже Фрай? – прервал другой. – Я всё ещё переписываюсь с этой превосходной леди на предмет тюрем. Скажите мне, вы так или иначе связаны с моей госпожой Фрай?

– Надутая госпожа Фрай! Что эти сентиментальные души знают о тюрьмах или любых других тёмных вещах? Я расскажу вам историю о тюрьмах. Ха-ха!

Травяной доктор сжался из-за смеха, странным образом сотрясающего его.

– Положительно, мой друг, – сказал он, – вы должны остановиться; я не могу так стоять; больше ничего не надо. Я надеюсь, что у меня ещё осталось молоко доброты, но ваш грохочущий смех скоро прогонит его.

– Держитесь, я ещё не дошёл до уничтожения молока. Меня зовут Томас Фрай. К своим двадцати трём годам я носил прозвище Счастливый Том. Счастливый, ха-ха! Они прозвали меня Счастливый Том, вы видите? Потому что я был таким же добродушным и весёлым всё время, как и сейчас. Ха-ха!

От этого травяной доктор, возможно, убежал бы, но гиена опять схватила его. Затем, успокоившись, он продолжал:

– Ну, хорошо, я родился в Нью-Йорке, где и жил постоянно, был трудолюбивым человеком, работал бондарем. Однажды вечером я пошёл на политический митинг в Парк – вы должны знать, что я был в те дни великим патриотом. К моему несчастью, возник конфликт между рядом стоящим джентльменом, который был пьян от вина, и мостильщиком дорог, который был трезв. Мостильщик жевал табак, и джентльмен сказал, что тот выглядит по-скотски, и оттолкнул его, желая занять его место. Мостильщик закончил жевать и отпихнул джентльмена обратно. Ну, джентльмен извлёк из трости шпагу, и затем мостильщик упал – будучи пронзённым.

– Почему это произошло?

Потому что, как вы видите, мостильщик применил избыточную силу.

– Другой, должно быть, был тогда Самсоном. «Сильный, как мостильщик», – гласит пословица.

– Итак, поскольку джентльмен был слаб телом, то поэтому я повторяю, что мостильщик применил избыточную силу.

– О чём вы говорите? Он попытался отстоять свои права, не так ли?

– Да, но при этом, я повторяю, он применил избыточную силу.

– Я не понимаю вас. Но продолжайте.

– Джентльмена, меня и других свидетелей увели в тюрьму «Томб». Прошла экспертиза, и при проведении следственного эксперимента джентльмен и все свидетели нашли поручителя – я имею в виду все, кроме меня.

– И почему не вы?

– Не смог заполучить его.

– Крепкий, трудолюбивый бондарь, как вы; что было причиной, почему вы не смогли получить залог?

– У крепкого, трудолюбивого бондаря не было друзей. Ну хорошо, меня быстро отправили в сырую клетку, как речную лодку, что плещется в затоне, запертая в солёной воде, вы видели? На время следствия.

– Ну, и что вы сделали?

– Да ведь я не заполучил друзей, говорю же вам. Худшего преступления, чем убийство, вы ещё долго не увидите.

– Убийство? Раненый умер?

– Умер на третью ночь.

– Тогда залог джентльменов не помог убийце. Тогда он был заключён в тюрьму, не так ли?

– Он имел слишком много друзей. Нет, то был я, кого заключили в тюрьму. Но я продолжу. Они позволили мне ходить по коридору днём, но ночью я должен был быть под замком. Там было сыро, и сырость поразила мои кости. Они лечили меня, но без толку. Когда следствие проходило, меня вывели и велели мне рассказать.

– И что вы рассказали?

– Я рассказал о том, что я видел, что сталь вошла, и видел, что он ударил.

– И этого джентльмена повесили?

– Повесили ему золотую цепь! Его друзья устроили собрание в Парке и подарили ему золотые часы и цепь по случаю его оправдания.

– Оправдания?

– Разве я не говорил, что у него были друзья?

Возникла пауза, нарушенная наконец словами травяного доктора:

– Ну, есть светлая сторона у всего этого. Когда кто-то прозаически говорит о правосудии, тот романтично говорит о дружбе! Но продолжайте, мой пострадавший друг.

– Когда я всё рассказал, они заявили мне, что я могу идти. Я сказал, что не могу идти без посторонней помощи. Поэтому констебли помогли мне, спросив, куда я пойду. Я сказал, что назад в «Томб». Я не знал никакого другого места. «Но где же твои друзья?» – спросили они. «У меня нет ни одного». Тогда они усадили меня в инвалидное кресло с навесом и повезли меня вниз, в док на борт корабля, и далее на остров Блэквелла – в тюремную больницу. Там мне стало хуже – я дошёл до тяжёлой степени, в какой вы видите меня теперь. Меня не смогли вылечить. За три года я стал больным от лежания в истёртой железной кровати рядом со стонущими ворами и разлагающимися грабителями. Они дали мне пять серебряных долларов и эти костыли, и я захромал прочь. У меня был единственный брат, который уехал в Индиану несколько лет назад. Я попросил собрать сумму для поездки к нему, добрался наконец до Индианы, и мне показали его могилу. Она находилась на большой равнине, во дворе евангелистской церкви, за забором из пней, старые седые корни которых цеплялись за всех идущих мимо, как рога американского лося. Надгробие, установленное над последней вырытой могилой, было из зелёного ореха, с корой и зелёными ветвями, произрастающими из него. Кто-то высадил кустик фиалок на насыпь, но здесь была бедная почва (ведь для кладбища всегда выбирают самые бедные почвы), и все фиалки высохли до состояния трута. Я собирался присесть и облокотился на надгробие и подумал о моём брате на небесах, но надгробие сломалось, как только я успел расправить ноги. Поэтому, после удаления со двора нескольких сорняков, что укоренились там, я ушёл и после недолгой истории нахожусь здесь и дрейфую вниз по течению, как какой-то обломок кораблекрушения.

Травяной доктор молчал какое-то время, погрузившись в размышления. Наконец, подняв свою голову, он сказал:

– Я увидел всю вашу историю, мой друг, и стремился рассмотреть её в свете комментариев с точки зрения той системы понятий, которой я доверяю; но она так не согласуется с нею со всей, так несовместима с нею, что вы должны простить мне, если я честно